Лолита как постмодернистский роман.

Произведения Набокова не зря характеризуются сложной литературной техникой, глубоким анализом эмоционального состояния персонажей в сочетании с непредсказуемым сюжетом.

Марк Липовецкий в своей работе «Паралогии. Трансформации (пост)модернистского дискурса в русской культуре 1920-2000-х годов» приводит слова Лионы Токер, которая считает, что имплицитный автор романа отделяет себя от Гумберта, утверждая свою власть над событиями художественного мира и оценивая эти события сквозь призму иной, нежели Гумбертова, системы ценностей. Набоков делает чуждое сознание центральным субъектом своего романа. Разрушенные границы между героем-повествователем и внетекстовым автором, а так же различие их систем ценностей, создают две точки зрения на восприятие романа. Тема доклада: Цинизм? Нигилизм? Трагедия? («Лолита» как постмодернистский роман).

Для начала рассмотрим понятия нигилизм и цинизм.

Нигилизм- – это сознательная десакрализация ценностей во имя возможности их рассудочного критического пересмотра и утверждения истинных ценностей. То есть нигилизм хочет лишить ценности их традиционной божественной санкции. У него, так сказать, свой бог. Бог русских нигилистов – Общество.

Цивилизация с ее непрерывным научным и техническим (материальным) прогрессом, сопровождающаяся непрерывным ростом потребностей, в свою очередь порождающим все новые способы их удовлетворения и новые потребности – вот святыня нигилиста. потребности тут – не личная корысть, а корысть общая, значит, для личности-то, и не корысть вовсе. Главным же и по существу единственным идеалом их было – будущее благополучие несправедливо страдающего трудящегося народа, которому ныне приходится выбиваться, ради этого благополучия, из сил.

Можно ли Набокова назвать нигилистом? Утверждает ли писатель новые ценности, разрушая старые? Провозглашает ли целью жизни героев справедливое устройство общества? Нет.

Единственным своего рода признаком нигилизма можно назвать "пространные размышления" Гумберта, которые в развязке романа, как и у Базарова в "Отцах и детях", полностью поглощаются чувством любви к одной единственной женщине. Но, если Базаров был поглощен идеями Общества, то Гумберт был ведом лишь своими эгоистическими чувствами и страстями. Поэтому Мы обратимся к следующему понятию, которое, по нашему мнению, ярче раскроет характер и образ героя-повествователя.

Цинизм- это состояние души, для которой, что называется, «нет ничего святого». Из всех мотивов поведения признается за искренний – только мотив своекорыстный. То есть это попросту низость, дошедшая до убеждения, что все ценности, кроме своекорыстия, суть ложь сильных, глупость и трусость слабых.

Циник, по существу, – это тот, кто внутренне чужд культуре (это не значит, что он не может набраться сведений о том, что и где прилично говорить, чем восхищаться, за что платить огромные деньги и т.д.)

Циник - гедонист: все ценно постольку, поскольку способно доставить ему удовольствие.

Он знает цену внешней благопристойности – общих стандартов поведения. Это его знание, и даже особая забота о внешнем, кажется, даже составляет один из его наиболее верных признаков.

Главное и худшее, что циник – «индивидуалист» или попросту эгоист. Сенсационный бестселлер «Лолита» стал опытом соединения эротики, любовной прозы и социально-критического нравоописания, одновременно с затрагиванием популярных тем. Одной из ведущих проблем в романе оказывается проблема эгоизма, разрушающего любовь.

С точки зрения Ребекки Уэст, Гумберт именно циник, как и Лолита. Гумберта писатель называет интеллектуалом, в котором рационализм преступил предел здравого смысла, а Лолиту - прожорливым и пустым дитем американского материализма. Определенно меньшая доза ужаса, пишет британская писательница, должна быть теперь приписана деянию, которое связало этих двоих, ибо сия парочка приучена судить поступки единственно по их материальным последствиям; так что и Гумберт не испытывает чувства вины по поводу своих весьма специфических страстей, расценивая их как итог подавления чувств в детстве, и Лолита не осознает невинности, поскольку давно ее лишена.

Как истинный эгоист, Гумберт таскает Лолиту из отеля в отель, из штата в штат, из одной школы в другую, страшась не столько закона, сколько желания девочки вернуться в детство, к товарищам по детским играм и таким взрослым, которые позволят ей жить по законам ее возраста; но его разум, лишивший его чувства вины, поквитается с ним.

Марк Липовецкий отмечает, что влияние прозы В.В. Набокова на постмодернизм - факт общеизвестный. Так, например, в одном из самых ранних манифестов американского постмодернизма — статье Джона Барта «Литература истощения» (1967) — Набоков, наряду с Х.Л. Борхесом, был назван одним из главных провозвестников нового понимания литературы.

Ж.Ф Лиотар своей работе "Состояние постмодерна" вхождение общества в постмодерный период связывает с процессами всеохватывающей информатизации, которые стали одной из причин изменения статуса знания и возникновения специфического постмодернистского видения мира.

Гумберт – романтический модернист, считает Марк Липовецкий. Но, желая владеть Лолитой, он заступает за пределы искусства. Его нимфолепсия из искусства дегенерирует в рекламу в тот момент, когда Гумберт начинает верить в то, что он может обладать Лолитой в физическом мире, а не только в воображении. Вера в возможность действительного обладания образом и есть тот механизм, которым оперирует любая реклама и которым она захватывает своих зрителей в рабство.

Все чаще Гумберт «соскальзывает» в зону масскультовых и «пошлых» ассоциаций: «Если вы хотите сделать из моей книги фильм, предлагаю такой трюк.». Поэтому же Гумберту не удается воспользоваться сонным состоянием Лолиты: этот традиционно романтический хронотоп не обладает, как выясняется по ходу сюжета, ожидаемой автономией по отношению к пошлой, подражающей масскульту реальности.

Так взаимные превращения дискурса высокой романтической (модернистской) трансцендентальности и симулякров массовой культуры в повествовании Гумберта формируют принципиальную новизну художественной философии «Лолиты». По сути дела, в этом произведении выясняется, что высокий романтический/модернистский код не отделен непроходимой границей от пошлых кодов масскульта. В «Лолите» Набоков приходит к постмодернистскому видению культуры, разрушающему противоречия «высокой» (элитарной) и «низкой» (массовой) культур. Через десять лет после публикации набоковского романа, в 1968 году, американский писатель и критик Лесли Фидлер в своем известном манифесте «Пересекайте границы, засыпайте рвы» провозгласит синтез массового и элитарного искусств как программу постмодернистского развития.

Ученый указывает, что «Лолита» роман все же не о благотворном синтезе, а о трагическом сближении и неразличимости трансцендентального и симулятивного. Если трансцендентальность связана с культурой модерна, то «гиперреальность симулякра», создаваемая голливудским кино и другими формами масскульта, предвосхищает постмодерн.

Однако по отношению к Лолите обе эти стратегии действуют сходно, обесценивая и разрушая ее единственную жизнь. «Ей не хватило, видимо, слов. Я мысленно снабдил ее ими — (".он [Куильти] разбил мое сердце, ты всего лишь разбил мою жизнь")». Дискурс романтической трансцендентальности замещает единственную, краткую жизнь образом вечности, превращая Лолиту в метафору — Аннабель, вечного детства. Вот почему Гумберт «всего лишь разбил. жизнь». Дискурс масскульта подменяет все искренне индивидуальное и живое — целлулоидным симулякром, именно поэтому Куильти, в которого Лолита влюблена, разбил ее сердце. Но и в том и в другом случае жертвой оказывается Лолита: ее жизнь вытоптана и выжжена.

Показательным при этом, ученый считает, что оба проекта проваливаются. Куильти не удается подчинить себе Лолиту, потому что она любит только его самого и отказывается участвовать в его «съемках»: иначе говоря, потому что она обладает индивидуальностью, выходящей за пределы стереотипов масскульта. Но проваливается и проект Гумберта: ему не удается пробиться к «трансцендентальному Другому» — Лолита не допускает Гумберта в свой тайный мир, отгораживаясь от него «штакетником» стереотипов, а Гумберт слишком поздно осознает, «что, может быть, где-то за невыносимыми подростковыми штампами, в ней есть и цветущий сад, и сумерки, и ворота дворца, — дымчатая, обворожительная область, доступ к которой запрещен мне, оскверняющему жалкой спазмой свои отрепья.».

Именно поэтому поэтический смысл его проекта — возвращение в детство, на «невесомый остров завороженного времени» — распадается. Вместо него остается именно то, к чему стремится Куильти: обладание Лолитой, как рабыней, помыкание ее телом. Больше того, Гумберт, поклоняющийся поэзии детства, фактически отнимает детство у Лолиты, безжалостно увеча ее жизнь, прежде всего потому, что до реальной Лолиты ему, строго говоря, нет дела.

Желая достичь идеального мира, эдемского сада, он эгоистически лишает Лолиту ее собственного детства — и тем самым предает романтическую веру и свободу». Иначе говоря, осуществление индивидуальной свободы модернистского или романтического творца оказывается для Гумберта возможным только ценой уничтожения всякой, даже потенциальной свободы Другого — а именно Лолиты.

Весь текст исповеди Гумберта есть не что иное, как его предсмертное объяснение в любви. Причем, как мы понимаем, дочитав роман, только на руинах жизней Гумберта и Лолиты, в кратком промежутке после того, как Гумберт навсегда теряет Лолиту, и до его смерти у Гумберта возникает совершенно новое чувство любви: «.мелодия, которую я слышал, составлялась из звуков играющих детей. <.>.мне стало ясно, что пронзительно-безнадежный ужас состоит не в том, что Лолиты нет рядом со мной, а в том, что ее голоса нет в этом [детском] хоре». Это тоже — «беззвучный взрыв любви», но в ней нет ни капли гармонии, только боль, только отчаяние; «рев черной вечности» сплетается здесь с «криком одинокой гибели». Вероятно, это итоговое переживание любви, которое с повествователем разделяет и «невидимый автор». Это переживание Липовецкий определяет «джойсовским» термином «хаосмос», ибо оно рождается из химически неразделимого соединения пошлости и высокой поэзии, нравственного преступления и самосуда, счастья и ужаса — всего, из чего состоит текст романа. И эта любовь, несмотря на свою предельную бренность и хрупкость, все-таки неуничтожима, как руина.

Литература:

Проффер К. Ключи к «Лолите». СПб.: Симпозиум, 2000.

Джонсон Д.Б. Миры и антимиры Владимира Набокова - Спб.: Симпозиум, 2011.

Липовецкий М.Н Паралогии. Трансформации (пост)модернистского дискурса в русской культуре 1920-2000-х годов. - М.: Новое лит. обозрение, 2008. (Глава «Аллегория другого: «Лолита» В. Набокова)

Бойд Б. Владимир Набоков. Американские годы. Биография - М.: Независимая газ.; СПб.: Симпозиум, [2004].