Оранжевые тыквы на осенней мостовой

В городе район району рознь: феодосийский Форштадт или Карантин или набережная  – совсем не одно и то же.  Карантин снискал себе славу криминального района, Форштадт – немецкая аккуратность и степенность. Городская набережная – великолепие дач 18 – 20 веков и безвкусица аляповатых особняков нуворишей конца 20 – начала 21 веков, где простому смертному не то что себе дачку пристроить – на могилку землицы не купишь – цены, знаете ли… Что уж говорить о городах! Каждый от другого отличается зачастую так же, как Земля от Луны, как курортная Феодосия от промышленного Мариуполя. А город – это, прежде всего люди.

Цвет и запах города

Весной Феодосия  благоухает цветущим виноградом, акацией, абрикосами, айвой и горьким миндалём; летом город накрывает пряный аромат цветков кермека, в который вкрадывается лёгкий запах свежеразрезанного арбуза. Почему-то арбузом пахнет в летний зной Феодосийский залив.

Осенью и зимой город пахнет йодом, рыбой и сыростью.

Мариуполь круглый год пахнет дымом, золой и железной окалиной. А когда на городские кварталы с Азова натягивает туман, в воздухе явственно чувствуется привкус цемента и мазута.

Феодосия - разноцветный город, Мариуполь – одноцветный. В Феодосии дома белые, жёлтые, лиловые, розовые, часто цвета бежево-седой страны и, в большинстве своём, крытые кирпично-жёлто-красной «татаркой» или благородно-красной «марселькой». Хрущёвок мало, всё больше строения 18 - 19 веков, а ещё больше – постарше лет на триста–четыреста. Об укрытых зеленовато-золотистым налетом лишайников и мхов стенах Каффы и храмов вообще молчу – возраст около или зашкаливает за тысячелетие: возраст и стен и лишайников.

Мариуполь попроще:  без счёта краснокирпичных домов 18-19 веков крытых железом, изредка - аккуратной «марселькой»; множество «хрущёвок» и безликих многоэтажек 70-х – 80-х годов 20 века. Их крыши большей частью чёрные рубероидные или железные, но с налётом цвета тёмной ржавчины. Впрочем, и большинство домов такого же железного окраса и обычно с трёх сторон, чётвёртая же – грязно-серая. Не от времени серая, а именно грязная. От копоти и въевшейся цементной пыли беспрерывно вылетающей из бесчисленности заводских труб. Мхи и лишайники на таких стенах не выживают. А люди… люди живут.

В Феодосии асфальтовые мостовые летом мягкие и жирно-чёрные от жара Солнца - выплавляется смола. Весной и осенью изломанные – сквозь асфальт пробиваются шампиньоны и прочие представители грибного царства. В июльско-августовскую жару асфальт вспучивается и лопается от мощных росяных корней гледичий, акаций, тополей, алычи, дикого винограда – растения пытаются из утреннего бриза уловить чуток животворной влаги.

Зимой мостовые серые – то ли от стужи, то ли от шиферной пыли, что несет северо-восточный ветер Бора с холмов и вулканов Керченского полуострова. В старых районах города булыжные мостовые всегда серые, разве что в дождь или туман блестят гранитом и отмытой от пыли слюдой плитняка, аккуратно уложенного римскими солдатами пару тысяч лет тому.

Мариупольские мостовые в большинстве своём асфальтовые и всегда оттенка железной окалины. Разве что в районе цементного завода и аглофабрики цвета доменного шлака, то есть грязно-серые. Но и там и там покорёжены, но не пробивающейся жизнью, а тяжёлой техникой.

А ещё окраску мостовым города придают жители. Нет, не красят, а торгуют с них, разным, как в Мариуполе, или гадят на них, как в Феодосии.

Феодосийские мостовые летом и осенью ярко-пёстрые от разноцветья валяющихся упаковок из-под разной еды, воды и вино-бутылочного стекла. Впрочем, есть пару часов перед рассветом, когда феодосийские мостовые не ярко-пёстрые, а обыкновенные – цвета асфальта или булыжника, - это когда дворники подметут-соберут пестроту. А потом просыпается курортный люд и мостовые вновь пестрят…

Мариупольские мостовые осенью пламенеют оранжевым, жёлто-красным, красно-оранжевым и серебристым. Это оранжевые тыквы на асфальте. И рыба. Много рыбы, разной, азовской, дешёвой, вкусной. В Феодосии рыба только на базарах и втридорога, а тыквы - редкость. А всё потому, что в Богом Данной греков и греков-урумов почти нет – Екатерина депортировала их в Приазовье. Крымские татары за 66 лет лагерей и поселений вдали от Родины забыли о шмуше и тыквы в огороде редко сажают, всё больше картошку – на всякий случай и в память о голоде и голодных смертях в депортации…

Шмуш: оранжевые тыквы на осенней мостовой

Шмуш – это детство. Это напрочь забытый запах и вкус моего детства. Запах бабушкиной кухни-веранды.

Веранда, бабушкина веранда с православной иконой в углу и мусульманским треугольном на ней: сколько себя помню, здесь всегда пахло свежесмолотым кофе, ароматно-сладким табачным дымом бабушкиной трубки, бекмесом и шмушем. Бараньим шмушем или рыбным в постные дни.

Я забыл, что такое шмуш. Давно забыл. Даже самое слово забыл. Помнил бабушкин чеберек – истекающий жирным соком и благоухающий бараниной с луком. Не чебурек, как нынче произносят, а именно так, по-татарски – чеберек. Так, как произносила моя бабушка…

Шмуш я вспомнил в Сартане, когда с женой совершали поход по окрест и мариупольским музеям: в маленькой кафешке на остановке автобуса мы купили кофе и слоёные пирожки - других не было. Как только супруга протянула мне треугольник пирожка, как только мои ноздри почуяли его запах – в душе что-то проснулось и кольнуло в сердце. Когда язык ощутил сладкий вкус тыквенно-мясной начинки, это непонятное вдруг превратилось во что-то мучительно-знакомое, но нипочём невспоминаемое.

- Это шмуш, - сказала жена. Тут же урумы живут. Это ж Сартана. Корни-то у них наши – крымские.

И всё стало на свои места: огромнейшее множество оранжевых тыкв на осенних мариупольских мостовых – это шмуш, это греки-урумы, это цвет (ностальгия?) Родины.

А бабушка их именовала греко-татарами или христианскими магометанами…

В Феодосии шмуш не продают, о шмуше не помнят, и оранжевых тыкв на осенних мостовых нет.

Пролетариат и буржуи

В тамбуре электрички Донецк – Мариуполь на сером пластике стены чёрным маркером кто-то размашисто написал: «Наши поезда – самые поездатые поезда в мире!!!». Именно так – с тремя восклицательными знаками. Чуть ниже кто-то добавил шариковой ручкой: «Эт точно». Напротив сих жизнеутверждающих лозунгов на корточках, по-шахтёрски, курили двое подвыпивших жиганского вида парней с гитарой.

- Мужик, не жлобься, дай на булку пива пролетариату, а я те слабаю, - обратился тёмноволосый ко мне.

- А чё слабаешь? Чижа слабо? – ответил я ему. – Выдашь Чижа на гора, дам пятёрку.

И парни выдали «О кей» Чижа так, то группе Чиж и не снилось!

Честно заработанные пять гривен парни тут же обменяли на бутылку пива у снующих по вагонам «буржуев».

Электричка Донецк-Мариуполь – это особый мир. Мир пролетариата, студентов-бурсаков и буржуев. Буржуями здесь называют тех, кто в вагонах делает свой маленький гешефт – торгует чем придётся. Как-то я купил здесь самодельный стеклорез – третий год режет похлеще алмазного. Есть желание убить время чтением – покупай газеты, журналы. Правда свежая пресса на 50 копеек дороже чем в киосках, зато пресса «секонд-хенд» обойдётся от 10 до 50 коп – а какая разница какой свежести журнальчиком коротать трёхчасовую дорогу от Донецка до Мариуполя. Потрёпанную книжку можно прикупить за пару гривен. Да и вообще, донецк-мариупольская электричка – это «duty free» донецких степей: булавки, иголки, нитки и носки, шарфы рубашки и колготки, конфеты, шоколад, карты, канцтовары и прочее и прочее процентов на 15-20 дешевле чем в донецких, мариупольских магазинах и рынках.

Пролетариат электричкой час-два добирается на работу и столько же с работы домой – это уж кому как повезло. И так каждый день. Кто устал, недоспал – «кимарит». Мужики играют в карты, пьют пиво, иногда с водкой. Закусывают тут же в вагоне купленными пирожками с картошкой или с горохом, реже – с капустой. Но и после «соточки» ведут себя степенно, без хамства. На замечание не материться реагируют адекватно – извиняются, прижимая правую руку к сердцу, словно они крымские. Говорят негромко, судя по чуть опущенным плечам и тяжело лежащим на коленях рукам – устают сильно. И на работе, и от ежедневных долгих поездок, а ещё до ночи и дома по хозяйству надо. А дома – в Волновахе, Корани или ещё где - работы нет, совсем нет. Вот и ездят в Мариуполь на Азовсталь или комбинат Ильича – и пусть в сравнении с прошлым годом платить стали меньше вдвое, но хоть какие-то деньги в семью. Жить-то как-то нужно, детей на ноги поставить, опять же – внуки… Можно и водочки с устатку, авось до дому-то выветрится, и жена не заметит… А то что электричка переполнена – это «ничего, можно и постоять до работы пару часов. С работы-то оно тяжче будет»… Какие уж тут музеи…

Студентов в электричке гораздо меньше пролетариата и студенческая братия пиво не пьёт – не на что, а галдят громко, но пролетариата побаиваются и, чуть что, под тяжёлым пролетарским взглядом стихают. Но ненадолго – до следующего экивока.

Бомжей-маргиналов в электричке немного, но присутствуют оба пола. Менты их не трогают, студенты не замечают, пролетариат относиться с пониманием, особенно женщины – то хлеба со скибочкой сала подадут, то пирожок домашний с «богатой» картофельно-ливерной начинкой протянут, выудив его из тормозка. Мужики и сигаретой угостят и стеклотару отдадут – иной раз и пивка оставят на пару глотков, а то и водочки, на донышке, чуток.

- Они ж тоже человеки, не дай бог конечно, как же хлеба-то не дать. Грех.

Раз в месяц в тамбуре испортят кому «фотографию», не так чтоб сильно, но глаз, а то и оба, неделю не открываются. Бывает что и подрежут кого, но это совсем редко – раз, максимум два раза за год.

- А в прошлом году и вовсе никому юшку не пускали – тихий год случился. – Авторитетно сказал мне милицейский сержант лет под сорок. – Вот кошелёк увести – запросто, но только у совсем пьяного или у не пролетариата. У пролетариев кошельков нет, только мелочь в кармане на дорогу да на сигареты. Жёны не дают больше…

Морду бьют обычно «за дело» и беззлобно: после воспитательного мероприятия помогут и подняться и отряхнуться и закурить дадут.

Никто из пролетариев и буржуев не знает где в Мариуполе расположен краеведческий музей, впрочем, как и аборигенные мариупольские пролетарии, но вот где водка подешевле и круглосуточно - знаю все. Водка: она завсегда поможет – и с устатку, и от беспросветности бытия.

А в целом - окрестный и мариупольский пролетариат пусть и не шибко образован и для стороннего путешественника заметно тугодумен от тяжкого труда, зато чистосердечен и завсегда поможет «Христа за ради».

«Павлины, говоришь!»

Феодосия не только древний город, но ещё и старый: пенсионеры – это почти половина горожан. Поэтому в Феодосии пролетариев нет, всё больше торгаши, профессиональные нищие, чиновники, продавцы, официанты, повара и те, кто сдаёт жильё сдыхам, то есть курортникам.

Крестьян в городе тоже нет: торгаши не дают сельским хозяевам возможности продать на базарах плодородной земли и рук своих плоды – заставляют тружеников отдать их за копейки, а потом загоняют втридорога.

Бомжей-маргиналов и просто бомжей в Феодосии больше чем в Мариуполе, и каждый из них знает, где расположена картинная галерея Айвазовского и музеи, может потому, что они не столько бомжи сколько бичи – бывший интеллигентный человек - но глоток пива им не кто не оставит и сигареткой не угостит, а вот зарезать – запросто. Приедет за родительские денежки компания богатеньких недорослей, налается коктебельского муската, нюхнет «кокса» – благо в Феодосии с наркотой проблем нет – и удовольствия ради отправят на небеса бомжа, а то и не бомжа, - это уж как карта ляжет…

За ради Христа в Феодосии не дождёшься и вместо сердечности в лицах горожан сквозит безразличие и презрение. Толи это от обилия профессиональных нищих из разных стран, толи от разнузданного хамства сдыхов, то ли от того, что за весь сезон ни разу не удалось смыть усталость в море: «пока сдыхи в городе нужно вкалывать по 12-14 часов в день, иначе зимой что есть будешь?». И не просто вкалывать, но и стиснув зубы терпеть от сдыхов разное. Они – сдыхи - приехали отдыхать, «а вы все лакеи и должны нас обслуживать, потому что мы вам платим». А может ещё и от того, что в кафе за один вечер сопливый сдых-недоросль, который и не работал-то никогда, но прикатил на «мерине» или «лексусе» оставляет месячную зарплату официанта, повара и посудомойки вместе взятых…

Сдыхи по осень разъезжаются, а безразличие остаётся, и презрение к тому недорослю тоже остаётся и ведается в мозг и кровь… А как с этим жить?

Разве что спрятаться от всех за двухметровым забором, завести павлинов и пусть они своими противными голосами перекрикивают на заре петухов. Павлины, между прочим, довольно гнусно орут - ну прям как сдыхи после крымского вина. Вот заведёшь павлина и потом с удовольствием рубишь ему голову, и в суп. Кефе-шорбасы из павлина – это гораздо вкуснее, чем просто мариупольская лапша с курицей…

Хочу жить в Феодосии, но с мариупольским пролетариатом. И чтоб театр был как в Мариуполе, и чтоб киркоровы на хаммерах по набережной не ездили, и чтоб менты не пьяных сдыхов обирали, а торгашей с базаров взашей вытолкали…

Или чтоб море высохло к чёрту!

Но так ведь не бывает. Море – оно вечно, как жизнь во Вселенной…

Александр Чердак