Перечитаем заново: И.А.Бунин «Чистый понедельник»

«Благодарю Бога, что он дал мне возможность написать «Чистый понедельник», - так говорил о своем детище автор. Читатель невольно вторит этому благодарению; в «Чистом понедельнике» подведены итоги (философские, смысловые, поэтические) бунинского творчества.

Как памятник началу века И.А.Бунин создает в 1944 году рассказ, вошедший в сборник «Темные аллеи», где слились лирика и патетика, трагическое и литургическое, народная традиция и модернизм.

Анализ произведения убеждает, что более насыщенного во всех смыслах произведения о «серебряном веке» и одновременно более компактного и лаконичного нет, пожалуй, ни у самого Бунина, ни в русской литературе ХХ века.

В центре рассказа — история любви Его и Её, впрочем, как и в подавляющем большинстве произведений писателя, но событийная сторона здесь не самозначима. Она интересна и важна лишь постольку, поскольку способна выразить чувства героев и выявить лирическое начало. Бунин варьирует в «Чистом понедельнике» любимую им тему мучительно — счастливого мига любви, краткого и одновременно вечного, незабвенного.

Рассказ состоит из четырех частей. При этом художественное время словно завершает определенный круг: от декабря 1912 до конца 1914 года.

И.А.Бунин считал этот рассказ лучшим из всего того, что когда-либо написал. Судьба героини в нем в какой-то степени символизирует судьбу России: писатель видел путь родной державы в очищении, а не в кровавых катаклизмах революционной эпохи.

Особенности временной организации рассказа

Написанный в 1944 г. рассказ переносит нас в Москву начала века, в годы, предшествовавшие первой мировой войне, т. е. Более чем на 30 лет назад. Но писательская память с удивительной пластической убедительностью и полнотой воспроизводит мельчайшие приметы этой эпохи. Причем в своем повествовании Бунин соединяет два временных пласта: детали современной героям действительности переплетаются с приметами глубокой древности. О многовековой истории Руси напоминают многочисленные названия московских храмов, монастырей, икон (храм Христа Спасителя, Иверская, Василий Блаженный, Спас — на -Бору, Архангельский собор, Новодевичий, Чудов и Зачатьевский монастыри, Марфо-Мариинская обитель, икона Богородицы Троеручицы), имена выдающихся исторических личностей (Пересвет и Ослябя, Юрий Долгорукий, князь Святослав), цитаты из древних летописей («Рече Гюрги.»), сказаний («Был в русской земле город названием Муром.») и молитвы, читаемой начиная с Прощеного воскресенья и кончая серединой Страстной недели Великого поста («Господи Владыко живота моего.»). Писатель воспроизводит в рассказе реалии древнего быта, церковного обряда, нередко используя архаизмы (воздух — покров для церковных сосудов; рипида — укрепленный на длинном древке лучистый круг из золота, серебра, золоченой бронзы с изображением шестикрылого серафима; трикирий — ручной светильник с ячейками для трех длинных свечей; крюки — древнецерковные нотные знаки). Но рядом с этим миром вечности — приметы московского быта начала 1910-х гг.: рестораны «Прага», «Эрмитаж», «Метрополь», «Яр»; книги современных авторов — Гофмансталя, Шницлера, Тетмайера, Пшибышевского, новый рассказ Андреева, «Огненный ангел» Брюсова, лекция Андрея Белого, концерт Шаляпин; могилы Эртеля и Чехова - «противная смесь сусального русского стиля и Художественного театра»; в рассказе появляются и реальные деятели Художественного театра: Качалов, Москвин, Станиславский, Сулержицкий. Заметим, что современники Бунина даны в рассказе нередко в ироническом (напр., Белый) или негативном (Брюсов) ключе, что связано с неприятием Буниным декаденства, и в частности символизма. Этот же факт определяет и иронию по отношению к Художественному театру, осваивавшему в те годы символистскую эстетику (именно тогда были поставлены «Синяя птица» Метерлинка и «Потонувший колокол» Гауптмана). В целом прошлое в рассказе дано с максимальной ясностью, от древних церквей и монастырей веет просветленностью и покоем; настоящее, наоборот, смутно, наполнено каким-то суетливым мельканием лиц, создающим ощущение сиюминутности всего происходящего. Что же касается будущего, то оно героям абсолютно неясно, так как человек, по мысли Бунина, не властен над своей судьбой: «… она раз навсегда отвела разговоры о нашем будущем».

Герои рассказа

В «Чистом понедельнике», как и в большинстве рассказов цикла, - два героя: он и она, причем образ героя-мужчины, в данном случае рассказчика, лишен той психологической глубины, тех неповторимых черт, которыми Бунин наделяет женщину. О герое известно лишь, что он богат, «красив почему-то южной, горячей красотой… даже «неприлично красив», а главное — влюблен. Именно влюбленностью и мотивированы все его поступки. Ослепленный своей любовью, герой не понимает и не пытается понять, какая внутренняя работа совершается в душе его возлюбленной: он «старался не думать, не додумывать» («Это вы меня не знаете», - замечает героиня). Но именно влюбленность дает герою исключительную остроту чувственного восприятия, через призму которого представлен в рассказе портрет героини:

• «смугло-янтарное лицо, великолепные и несколько зловещие в своей густой черноте волосы, мягко блестящие, как черный соболий мех, брови, черные, как бархатный уголь, глаза; пленительный бархатисто-пунцовыми губами рот оттенен был темным пушком; выезжая, она чаще всего надевала гранатовое бархатное платье и такие же туфли с золотыми застежками»;

• «гляжу на губы… на темный пушок над ними, на гранатовый бархат платья, на скат плеч и овал грудей, обоняя какой-то слегка пряный запах ее волос.»;

• «в короткой каракулевой шубке, в каракулевой шляпке, в черных фетровых ботинках.

- Все черное! - сказал я, входя…

Глаза ее были ласковы и тихи»;

• «Пушок на её верхней губе был в инее, янтарь щек слегка розовел, чернота райка совсем слилась с зрачком»;

• «стояла возле пианино в черном бархатном платье, делавшем ее тоньше, блистая его нарядностью, праздничным убором смольных волос, смуглой янтарностью обнаженных рук, плеч, нежного, полного начала грудей, сверканием алмазных сережек вдоль чуть припудренных щек, угольным бархатом глаз и бархатистым пурпуром губ; на висках полуколечками загибались к глазам черные лоснящиеся косички.».

В изображении героини сказывается свойственная бунинской манере синестетичность: визуальные впечатления даны в единстве с обонятельными, а повторяющаяся деталь — бархат — обращена к тактильному восприятию. Детали внешности, повторяющиеся в портретных зарисовках, эпитеты черный, бархатный, янтарный не проясняют психологического состояния героини, наоборот, подчеркивают её таинственность. «Она была загадочна, странна для меня», - признается герой. Вся жизнь героини соткана из необъяснимых противоречий, метаний. «Похоже было на то, что ей ничто не нужно: ни цветы, ни книги, ни обеды, ни театры, ни ужины за городом», - замечает рассказчик, но тут же добавляет: «Хотя все-таки цветы были у нее любимые и нелюбимые, все книги… она всегда прочитывала, шоколаду съедала за день целую коробку, за обедами и ужинами ела не меньше меня.» Она, казалось бы, с одинаковым интересом посещает древние храмы, монастыри, рестораны и капустники, причем чаще всего не знает, куда отправится в следующую минуту. Так, после посещения ею Рогожского кладбища герои «зачем-то» поехало на Ордынку, там она вспоминает о находящейся неподалеку Марфо — Мариинской обители, но внезапно отправляется в трактир Егорова, а после разговора о монашестве неожиданно едет на пошлейший капустник. Как найти этому объяснение? В рассказе сообщается о ее происхождении (ее отец, «просвещенный человек знатного купеческого рода, жил на покое в Твери, что-то, как все такие купцы, собирал»), о ее нынешних занятиях («она зачем-то училась на курсах»). Причем всегда такой точный в деталях Бунин использует в обрисовке героини неопределенные наречия (над диваном ее «зачем-то висел портрет босого Толстого»).

Бунин не пытается придать её поступкам впечатление логической мотивированности. Все ее бытие — непрерывные метания между плотью и духом, сиюминутным и вечным. Все ее поступки стихийны, иррациональны и одновременно как будто спланированы. В ночь на Чистый понедельник она отдается герою, зная, что наутро уйдет в монастырь, но окончателен ли этот уход, также неясно. Героиню практически невозможно представить в ситуации земного счастья, так как нигде она чувствует себя комфортно. Героиня рассказа попросту не ищет земного счастья, ибо заранее осознает его невозможность. «Счастье наше, дружок, как вода в бредне: тянешь — надулось, а вытащишь — ничего нету», - цитирует она Платона Каратаева. В отличие от героев Толстого или Тургенева, жизнь которых, несмотря на все заблуждения и ошибки, тем не менее управляется наличием цели, обусловленной социально-историческими обстоятельствами жизни или нравственно-религиозными поисками, героиня Бунина находится во власти иррациональных сил, действие которых не поддается логике, рациональному осмыслению.

Герой-повествователь лишен способности проникновения в тайну бытия, он не ощущает тех метафизических сил, которые управляют человеческими судьбами. Но события рассказа даны в двойном освещении. То, что не замечал герой «тогда», воспроизводит память «сейчас». Бунин вводит в повествование многозначные детали, намекающие на то, что должно произойти, и подготавливающие его. Герой, например, не вдумывается в смысл фразы: «Во всяком случае, вы у меня первый и последний»; не придает значения словам героини: «Нет, в жены я не гожусь»; не обращает внимание на дважды возникающую в одном разговоре (см. эпизод в трактире Егорова) тему монашества; не осознает пророческого смысла слов несчастнейшей старушонки, встреченной в Иверской часовне: «Ох, не убивайся, не убивайся так! Грех, грех!» Но память, вычеркивающая из сознания целые месяцы («так прошел январь, февраль, пришла и прошла масленица») и даже годы («прошло почти два года»), услужливо воспроизводит именно эти детали, воспринимающиеся теперь как знаки судьбы.

Психологизм Бунина. Ритмическая и звуковая организация рассказа

Переживание жизни — вот материал бунинских рассказов. Каков же субъект этого переживания? На первый взгляд повествование ориентировано на точку зрения персонажа — богатого москвича, внешне дистанцированного от автора. Однако этот персонаж предстает как своего рода медиум некоего высшего сознания. Ему присуща «призрачность»; он будто тень автора, а потому описание его внешности чрезвычайно лаконично: мы узнаем лишь, что он «был в ту пору красив почему-то южной, горячей красотой.».

Бунинским персонажам дарована исключительная острота чувственных реакций, которая была свойственна самому автору. Вот почему писатель почти не прибегает к форме внутреннего монолога (это имело бы смысл, будь психическая организация персонажа существенно отличной от авторской). Автор и герои (а вслед за ними и читатели) бунинских рассказов одинаково видят и слышат, одинаково изумляются бесконечности дня и быстротечности жизни. Бунинская манера далека от толстовских приемов «диалектики души»; несхожа она и с тургеневским «тайным психологизмом» (когда писатель избегает прямых оценок, но позволяет судить о состоянии души героя по искусно подобранным внешним проявлениям чувства). Движения души бунинских героев не поддаются логическому объяснению. Персонажи будто не властны над собой, будто лишены способности контролировать свои чувства.

В связи с этим интересно пристрастие Бунина к безличным глагольным конструкциям в описаниях состояний персонажа. «… Почему-то захотелось непременно войти туда», - свидетельствует повествователь, рассказывая о посещении Марфо-Мариинской обители, где он в последний раз увидит возлюбленную. Жизнь души в изображении Бунина неподвластна разуму, неизъяснима, она томится загадкой скрытого от смертных смысла. Важнейшую роль в передаче «эмоциональных вихрей», испытываемых героями, играют приемы лирического «заражения» (ассоциативные параллели, ритмическая и звуковая организация текста).

Чередование важнейших мотивов — временного и вечного, жизни плоти и жизни духа — составляет ритмическую основу рассказа. Чтобы в этом убедиться, достаточно проследить «маршрут» героини и героя в рассказе: «Метрополь» - Рогожское кладбище — трактир Егорова — разговор о древних летописях - театральный капустник — Спасская башня — ночь с возлюбленным — уход в монастырь — кабаки — Марфо-Мариинская обитель. Причем динамические сцены, в которых мелькают лица десятков людей, чередуются со статистическими, когда мы видим героиню, углубившуюся в себя. Столь же резкое, почти оксюморонное смешение мотивов проявляется и в звуке, который сходит со страниц рассказа. «Медленное, сомнамбулически прекрасное начало «Лунной сонаты» на следующей странице сменяется пронзительным канканом, а звук церковной литургии — оглушительным маршем из «Аиды». Мелодия польки («захрипела, засвистала и загремела полькой шарманка»), нарочито шумные и развязные голоса цыган в ресторане контрастируют со звучанием хоров, поющих «в унисон и не по нотам, а по «крюкам», с древним звуком часов на Спасской башне, с тонкой и грустной игрой курантов на колокольне.

Помимо ритма состояние героини раскрывают ассоциативные параллели, оттеняющие все ту же двойственность: изображение трактира Егорова («Внизу дикие мужики, а тут блины с шампанским и Богородица Троеручица»), сказание о князе Павле и его жене, в истории которых переплетаются мотивы блуда и монашества. Особенно важна эта параллель в связи с тем, что сказание цитирует женщина, вынужденная постоянно бороться с соблазном, представляющая своего возлюбленного змеем-искусителем («Я поминутно искал ее жаркие губы — она давала их, дыша уже порывисто, но все молча. Когда же чувствовала, что я больше не в силах владеть собой, отстраняла меня, садилась и, не повышая голоса, просила зажечь свет, потом уходила в спальню»). Двойственностью проникнут и облик Москвы, в котором, помимо переплетения примет древности и современности, Бунин подчеркивает загадочное соединение Востока и Запада, Азии и Европы («Василий Блаженный — и Спас на Бору, итальянские соборы — и что-то киргизское в остриях башен на кремлевских стенах.»). Сам герой невольно соотносит свои отношения с возлюбленной и то впечатление, которое производит на него город («Странная любовь!.», «Странный город!»).

Особенности внешней изобразительности в рассказе

Противостояние двух основных мотивов прослеживается в рассказе и на уровне предметной детализации, рисующей мир во всей совокупности воспринимаемых качеств. Нежные цвета, едва уловимые очертания предметов, тончайшие запахи связаны с млтивом вечности, с жизнью духа: запах зимнего воздуха, запах цветов; «снежно-сизая Москва», белеющая «громада Христа Спасителя, в золотом куполе которого синеватыми пятнами отражались галки», «золотая парча», «белый воздух». В иных тонах нарисована современность, образ которой создается с помощью многочисленных бытовых и гастрономических подробностей: «расстегаи с налимьей ухой, розовые рябчики в крепко прожаренной сметане», «стопки блинов, залитых сверх меры маслом и сметаной», «огненные блины с зернистой икрой», «замороженное шампанское», табачный дым.

Как и всегда, многие детали у Бунина не замкнуты на конкретный эпизод, не являются характеристикой персонажа, не подчинены сюжету, не находятся в иерархической соподчиненности. Так, например, портреты лишь на мгновение появившихся в рассказе цыгана и цыганки гораздо подробнее и выразительнее, чем портрет главного героя: «с гитарой на голубой ленте через плечо, старый цыган в казакине с галунами, с сизой мордой утопленника, с голой, как чугунный шар, головой (отметим, как одним эпитетом дается тяжесть и форма), за ним цыганка — запевало с низким люом под дегтярной челкой (одним эпитетом — цвет, густота и маслянистость волос)». Каждая деталь в рассказе самоценна и автономна, как элементы икебаны, каждый из которых содержит самостоятельный символический смысл, а в совокупности с другими выражает представления автора о человеке и его месте в мире.

Картина мира в рассказе. Тайна любви

Владислав Ходасевич заметил, что «путь к бунинской философии лежит через его филологию». И действительно, Бунин в своих рассказах создает обобщенную картину мира, никогда не прибегая к научным абстракциям; сама художественная ткань произведения раскрывает его философскую концепцию. В первом же предложении рассказа дано многослойное противопоставление: «день темнел» - «витрины освещались», «холодно» - «тепло», «бодрей» - «тяжелей». При этом ритм фразы, построенной на синтаксическом параллелизме, и искусная аллитерация («с шипеньем сыпались… зеленые звезды») гармонизируют изображенную картину. Мир в рассказах Бунина внутренне противоречив и одновременно гармоничен. Таков же и человек, являющийся его частицей. Не случайно человеческое состояние чаще всего изображается Буниным с помощью антитезы или оксюморона: «в восторженном отчаянии», «все та же мука и все то же счастье»; «сомнамбулически-блаженная грусть», «красота и ужас». «Отраженные в этих оксюморонах полярные состояния мира и человеческой души, - отмечает исследователь, - не находятся между собой в конфликте. … Бунинские полюса единосущны, между ними нет расстояния, нет борьбы… Если Бунин пишет, например, «горестно-счастливые дни», это означает одно нераздельное чувство, в котором, однако, и горечь, и сладостность не только не утрачивают, но и взаимно усиливают свой вкус».

Быть может, в этом «противоречивом единстве» и состоит важнейшая загадка человека и мира. Загадка, воплощенная и в героине произведения — одновременно возвышенной и чувственной, удивительно красивой и необъяснимой. Любовь как высшее проявление человеческой сущности предельно обостряет антитетичные чувства человека, поэтому в рассказах Бунина она всегда - «счастье и мука». Миг высшей мистической гармонии противоречивых начал несовместим с состоянием земного блаженства, поэтому любовь в бунинских рассказах оборачивается катастрофой. Но чувственная любовь у Бунина, подобно смерти, служит мостиком в иные миры. Героиня, принеся себя в жертву герою, подарив ему миг наслаждения, умирает для земной, плотской жизни и уходит в мир чистого духа.

Смысловой итог рассказа

Центральные события рассказа приходятся на Прощеное воскресенье и Чистый понедельник. В Прощеное воскресенье люди просят прощения и прощают обиды и несправедливости; для героини это не только день прощения, но и день прощания с мирской жизнью, где она не смогла найти высшего смысла, высшей гармонии. В Чистый понедельник, первый день поста, человек начинает очищаться от скверны, веселье масленицы сменяется самоуглублением и самосозерцанием. Само название рассказа вызывает в памяти категорию порога, некой границы, за которой начинается новая жизнь: «Чистый понедельник» - начало весеннего обновления мира. Заметим, что этот день стал переломным моментом и в жизни героя. Подарив своему возлюбленному миг плотской любви, героиня открыла и ему путь в иные миры. Пройдя через страдания, связанные с утратой любимой, герой начинает испытывать на себе влияние тех иррациональных сил, которых не замечал за своей влюбленностью. Через два года, в такой же вечер, он повторит маршрут той давней поездки (Ордынка, Грибоедовский переулок) и ему «почему-то» захочется зайти в церковь Марфо-Мариинской обители. Может быть, неведомые силы ведут его навстречу возлюбленной, а может быть, и в его душе возникает еще не осознаваемое стремление к тому духовному миру, в который уходит она. Во всяком случае, последняя встреча не вызывает в нем желания вернуть утраченное, не пробуждает прежних страстей, а завершается его смиренным уходом.

Но конфликт в душах героев остается неразрешенным. Будущее героев все так же неясно. Неопределенность ощущается уже в том, что, изображая приход героя в церковь, писатель нигде прямо не указывает, что встреченная им монахиня и есть его бывшая возлюбленная. Лишь одна деталь — темные глаза — напоминает облик героини. Но в этих глазах все та же загадка, может быть, та же непотухшая страсть. Примечательно и то, что героиня уходит именно в Марфо-Мариинскую обитель. Эта обитель — не монастырь, а церковь Покрова Богоматери на Ордынке, при которой была община светских дам, заботившихся о живших при церкви сиротах и о раненных в первую мировую войну.

Использованная литература

Евстафьева Н.П. Иван Бунин. - Харьков: Веста: Издательство «Ранок», 2002

Иванова Е.В. Анализ произведений русской литературы ХХ века: 11 класс / Е.В. Иванова. - 3-е изд., перераб. и доп. - М.: Издательство «Экзамен», 2014 — с. 14 — 16

Русская литература ХХ века. 11 кл.: Поурочные разработки. Методические рекомендации для учителя / В.В.Агеносов, Э.Л.Безносов, Н.С.Выгон и др.; Под ред. В.В.Агеносова. - М.: Дрофа, 2000 — с. 70 — 80