Пересчитаны главные суммы российской классики на современные рубли.

Сколько стоила шинель Акакия Акакиевича, что было в кошельке у старухи-процентщицы, какую взятку Городничий дал Хлестакову, а Коровьев Никанору Босому, сколько Шариков стащил у профессора Преображенского, а Николай Ростов проиграл в карты, и какую сумму Настасья Филипповна бросила в камин? Журнал "Коммерсант" пересчитал суммы в произведениях русской классики на современные деньги. Далее - оригинальный текст статьи "Коммерсанта". *  

 Русская литература только прикидывается бессребреницей: деньги её интересуют всегда. Видно это хотя бы по тому, с какой блестящей рассеянностью она отрицает возможность для своего героя, которого автор не желает показать с дурной стороны, быть материально заинтересованным. От денег возможно только зависеть, если уж невозможно их игнорировать. Но по болезненному обсуждению почти всяким русским классиком того, как именно устроена эта зависимость, и видишь: деньги тут интересуют и писателя, и читателя. Слух классика не упустит, как звенит и подпрыгивает на мостовой пятак, — и безошибочно определит по звону: пятак звенит, не пятиалтынный.  

 Впрочем, денежные суммы в русской литературе всегда не равны номиналу, ибо важно, кто и кому и за что платит. И каждое новое поколение читателей вынуждено решать задачу много сложнее, чем учёт тонкостей денежных курсов в XIX веке.   

Карамзинская бедная Лиза продаёт Эрасту за пять копеек ландыши, а тот говорит — мало просишь, возьми за ландыши рубль. Понятно, что пять копеек всегда не бог весть какая выгода, — но что рубль для Лизы и что рубль для Эраста? Отец Лизы за два года до этого был "зажиточный поселянин", а Эраст сейчас "довольно богатый дворянин". Какова для Лизы цена ста рублей, которыми Эраст от неё откупается ("…Вот сто рублей — возьми их, — он положил ей деньги в карман, — позволь мне поцеловать тебя в последний раз — и поди домой"), понятно: на пятнадцать рублей ребёнка можно кормить год, ста хватит, чтобы вырастить его до семилетнего возраста, а дальше он и сам сможет ландышами торговать. (Разумеется, вырастить ребёнка на эти алименты придётся тоже поселянином, не в гусары же.) Но стесняет ли эта сумма Эраста, как стесняет его сложившаяся ситуация, велика ли его потеря, вздохнёт ли он хотя бы по ста рублям?  

 Цену гоголевской шинели, из которой все вышли, эти сто пятьдесят рублей, — их пересчитывали на современные им рубли сонмы литературных критиков. Я-то полагаю, что тут считать ни к чему. Шинель Акакия Акакиевича — это нынешний аналог недорогой иномарки, без которой зимой надует жабу по дороге в ведомство. $10 тыс. ей цена, наличными: автокредиты тогда ещё не были выдуманы, а вот автоугонщики, увы, уже были.   

Постепенно выработался относительно приемлемый инструментарий такой оценки, не чуждый и самой литературе. Надлежит обнаружить в современности более или менее адекватный аналог социальной роли, которую играет литературный герой с некоей суммой в руке. Так, в пересчёте на современные рубли, можно примерно представить, какого рода чувства испытывал расстающийся с деньгами прошлого времени бедный человек (ведь все люди бедны, если не безумны).

На месте вишнёвого сада Чехова можно, например, построить коттеджный поселок — его цену прикидывал ещё в бытность театральным критиком Александр Минкин. Тогда выходило что-то вроде $3 млн, но ведь это было еще в 1990-х, а вот что сейчас $3 млн?  

 Давайте пересчитаем. *   

1773 г. — 15 рублей   Столько Савельич просил за заячий тулупчик.   (А. С. Пушкин. «Капитанская дочка»)   2015 г. — 140 000 рублей         Имя Савельича из "Капитанской дочки" не всякий вспомнит, а вот то, что заячий тулупчик, подаренный в 1773 году Петрушей Гринёвым разбойнику Пугачёву, оценён в 15 рублей, общеизвестно: Савельич его в эту сумму и оценил. Между тем найти спутнику Петруши Гринёва подходящую социальную роль в современности, чтобы через неё оценить тулупчик независимым способом,— занятие не из простых. Савельич — крепостной холоп, работающий одновременно нянькой, охранником, интендантом, бухгалтером. Последнее, впрочем, позволяет думать о том, что для него был заячий тулупчик,— ведь Савельич, в отличие от Гринёва, делает экономические расчёты всю жизнь.   Как пишет сам Гринёв, Савельич был "и денег, и белья, и дел моих рачитель" (тут Пушкин цитирует современника Петруши — Фонвизина). С конца XVIII по начало XXI века представление о том, сколько должна служить одежда, сильно меняется. Заячий тулупчик того времени при правильном хранении и использовании служил и 20, и 30 лет, мундир — 10 лет и больше. В любом случае не будет большой неправдой сказать, что одежда носилась тогда примерно в десять раз дольше, чем сейчас.   Вот Савельич и лезет в девятой главе под руку к самозванцу Пугачёву с реестром белья, одежды и постели, утраченных Гринёвым при взятии Белогорской крепости. В совокупной цене всех этих тряпок (это 90,5 рублей) знаменитый тулупчик составляет одну седьмую часть. В расходах современных москвичей (а Гринёв, несомненно, может ориентироваться в расходах на одежду на жителей столицы — он хоть и провинциал, но совсем не беден) одежда — это порядка 10-15% расходов, или около 100 тыс. современных рублей в год. Сейчас Гринёв потратил бы на всё утраченное около 1 млн руб. (покупать-то надо в 10 раз больше), а заячий тулупчик, исходя их этого, был бы эквивалентом 140 тыс. руб. И впрямь — дороговат подарок бродяге.   Тут надо сделать вот какую поправку. В высшей степени вероятно, что Савельич, оценивая постель и одежду, исходил не из их объективной стоимости, а просто хотел вернуть выданные им Петруше со слезами 100 рублей, которые тот проиграл в дороге в бильярд. Старинный холоп Архип Савельев, человек в высшей степени экономический, утрату денег переживает тяжелее, чем пропажу гардероба. И прав, конечно: при твёрдом рубле деньги дороже тряпок.        

  ок. 1830 г. — 396 000 рублей   Столько составил бы выигрыш Германна.   (А. С. Пушкин. «Пиковая дама»)   2015 г. — 2 500 000 000 рублей         Германна почему-то принято причислять к кругу маленьких людей, которые все сплошь бедны,— но шутка Пушкина о маленьком капитале, который Германну достался от отца, обрусевшего немца, не более чем шутка.   Получив от призрака старухи указание на три верные карты, Германн в первой игре с Чекалинским ставит на карту, в этом случае тройку, "банковый билет" — 47 тысяч рублей. Очевидно, что это была не купюра с невероятным номиналом, а нечто вроде справки из банка о состоянии счёта. Некруглость суммы первого дня игры — явное указание на то, что Германн ставит на карту весь свой "маленький капитал".   То есть Германн кто угодно, но не бедняк. Да и не пустили бы бедняка играть ни в конногвардейские казармы, ни в новенький, с иголочки, салон миллионера Чекалинского, — вопроса о том, кто такой этот Германн, у хозяина дома не возникло, Германну было предложено не церемониться.   На семёрке герой выигрывает 96 тысяч рублей, а не обдёрнись пушкинский герой (об этом слове "Пиковой дамы" написаны десятки текстов), капитал его на третью ночь составлял бы 396 тысяч рублей.   Со времён Средневековья ко временам Пушкина обычный процент на капитал упал с 10-11% годовых до 4-5%: Германн, откажись он от идеи жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее, мог бы тратить в год около 2 тысяч рублей полученного дохода на капитал, даже не пускаясь в риски коммерческих предприятий. Мечта же Германна — иметь 15-20 тысяч рублей в год: десятые и сотые доли процента населения Российской империи могли похвастаться такими состояниями.   Сегодня нам несложно понять Германна: он желает из просто богатого человека, унаследовавшего какие-то жалкие 4-5 миллионов долларов в банке, иметь $40 млн, выиграв их у мультимиллионера Чекалинского. Или, если уж мы считаем на рубли, 2,5 млрд рублей. Чекалинский, кстати, проигрыша Германну на третий день опасался, но с ума бы, выиграй Германн, точно не сошёл.   Но забудем на секунду о безумных мечтах Германна, вспомним о его реальных жалованье и карьере. Пушкин ничего о них не говорит; мы знаем, однако, что он инженер. В его времена это значило — военный инженер, скорее всего, выпускник Военно-инженерного училища в Санкт-Петербурге; ежегодный выпуск в те годы — не более 50 офицеров в год, редкая профессия. Вопрос большой карьеры для Германна — просто вопрос времени. Хотя в николаевской России более не жалуют деревнями, как при Екатерине, через 20 лет после 1830 года стать генералом для военного строителя с образованием и приумножить капиталы пусть не в десять, но в два-три раза — дело более чем обычное. Да и в современной России — тоже: военное строительство, система Спецстроя, не стало менее доходным: в XIX веке строили мосты, в XXI — космодром "Восточный", и никто не оставался внакладе. Так что свои $10 млн Германн имел бы в любом случае.      

   1826 г. — 100 рублей   Столько левша получил за работу над блохой.   (Н. С. Лесков. «Левша»)   2015 г. — 800 000 рублей         Тульский косой левша — инженер на оборонном предприятии. Судьба российского оборонно-промышленного комплекса русскую литературу, по крайней мере до изобретения соцреализма, почти не беспокоила — да и Николай Лесков не то чтобы задумывался о том, сколько стоит ОПК российскому бюджету. Но повесть создал весьма актуальную и по сей день.   Сюжетная канва такова. Молодой сотрудник оборонного предприятия в г. Туле получает от смежников из группировки войск на Северном Кавказе важное задание: продемонстрировать для высшего государственно-партийного руководства превосходство отечественных технологий в ОПК над западными. Задача блестяще решается, и инженера отправляют в Великобританию для дальнейшего обучения. Большого интереса к британской промышленности левша не проявляет (хотя кое-что важное примечает), а по дороге обратно вообще впадает в запой.   Инженера в белой горячке, с переломом черепа и, видимо, с крупозной пневмонией отправляют в районную клинику. Его сообщение государственно-партийному руководству об уникальном британском ноу-хау, позволяющем существенно улучшить кучность стрельбы стрелкового оружия, до главнокомандующего не доносится. Итог — проигранная Крымская война. Да, и ещё: левша, которому имя с большой буквы — Левша — школьники дадут лишь лет через 70, в больнице умирает.   Нет смысла обсуждать "миллион" серебром, который государь Александр I в 1815 году или около того дал англичанам, не знающим бумажных денег, за механическую блоху. Но атаман Платов выдал левше 100 рублей за подковы, приделанные этой нимфозории в российской оружейной столице. (Не думайте, кстати, что Лесков, не знал цены 100 рублям: в тех же "Отечественных записках" он начинал как экономический журналист "Очерками винокуренной промышленности Пензенской губернии".)   Интересно представить, как чувствовал себя левша в Лондоне с таким капиталом. 100 рублей — это около 16 британских фунтов того времени, то есть заработная плата беднейших британцев (более 50% населения страны) за семь-восемь месяцев. Так что при том, что Альбион тогда был примерно в три раза более богат, чем Россия, левша в Лондоне, выпивая с полшкипером, должен был чувствовать себя вполне платёжеспособным по мировым меркам пьяницей.   А чем были бы 100 рублей для левши в России? Качественных данных о том, сколько в то время в России было рабочих, а тем более инженеров, не существует (вероятно, порядка 150-200 тысяч — и 4-5 тысяч инженеров на всю страну), но, в отличие от Британии, они по доходам от крестьян не отличались. 100 рублей позволили бы левше, кабы не его лондонский загул, не работать дома 3-4 года, сохраняя привычные траты.   В пересчёте на среднюю зарплату в Туле в 2014 году — порядка 25 тыс. руб.— на руки левша получил от Платова за подковку блохи примерно 800 тыс. руб. текущими рублями.   Впрочем, сейчас то, чем был занят левша, называют "нанотехнологии", и ставки там совсем другие.      

   1831 г. — 200 рублей   Столько Хлестаков получил от Городничего.   (Н. В. Гоголь. «Ревизор»)   2015 г. — 200 000 рублей         Райцентр — средоточие русской жизни, а город, которым управляет Антон Сквозник-Дмухановский, есть райцентр. Традиционно в России завышают статус города, в котором без денег в гостинице обнаруживает себя Хлестаков, однако уезд в нынешнем понимании — это муниципальный район или округ, а не область. Если это понять, то многое становится на свои места.   Поэтому, когда Хлестаков (сейчас бы он, конечно, намекал на службу в ФСБ или ФСО) впервые просит у Антона Антоновича взаймы, тот может лишь вздохнуть с облегчением. 200 рублей ассигнациями (вчетверо меньше, чем серебром) — неужели это большая взятка? Продовольственный минимум в России тогда обеспечивался доходом в 1,5-2 рубля серебром в месяц: если считать этот минимум для регионов РФ сейчас равным 7-8 тыс. руб. (это обычно так), то Хлестаков, поиздержавшийся в дороге, немедленно получил взаймы на мелкие расходы теперешние 200 тыс. руб.   Для людей, которые фиктивно выписывают стройматериалы на строительство городского моста на 20 тыс. рублей (сейчас это 15-20 млн руб.), это, в сущности, ерунда. Но рассказы Хлестакова о том, сколько он получает авансами у издателя Смирдина за свои сочинения ($700-800 тыс. на теперешние деньги, да столько сейчас и Гоголю в крупном издательстве не дали бы!), показывают, что и о настоящих деньгах 23-летний чиновник из Санкт-Петербурга уже слышал. Ну и, как мы помним, взаймы он взял не только у городничего, так что "вместе за тысячу перевалило".   Но и сейчас в райцентре взятки больше 1,5-2 млн рублей не получишь. Именно такие суммы теперь обыкновенно фигурируют в уголовных делах о региональном взяточничестве. Чтобы заработать в провинции состояние, нужно быть частью процесса региональной коррупции, — ревизор же может рассчитывать разве что на неделю роскошной жизни.   Или же — на благосклонность женщин. "Да у меня тесть — глава администрации в Мичуринске": не воротите морду, как минимум хорошая квартира в Москве Хлестакову уже обеспечена.        

  1865 г. — 317 рублей   За столько Раскольников убил старушку-процентщицу.   (Ф. М. Достоевский. «Преступление и наказание»)   2015 г. — 320 000 рублей         Добыча Раскольникова — 317 руб. 60 коп.: именно столько было в кошельке старухи-процентщицы, помещённом им под приметный камень после двойного убийства и ограбления. Точные статистические данные по беднейшим слоям населения мы имеем только по 1901 году. Раскольников, учившийся ранее на юриста, входит в нижний дециль населения по доходам: в начале XX века это мастеровые, рабочие, нищие, арестанты. За 50 лет национальные доходы в России увеличились на 60%, вряд ли мы ошибёмся, сказав, что со времён Раскольникова до начала нового века доходы беднейших слоев населения России увеличились до статистически зафиксированного 161 руб. в год с суммы, которую он на самом деле в год имел, — это 100 руб.   Итак, старуха-процентщица хранила в кошельке трёхлетние доходы Раскольникова. В 2013 году, согласно исследованию Института социологии РАН, 23% беднейших людей России имели медианный доход в месяц около 8,8 тыс. руб. Трёхлетние доходы Раскольникова сейчас составляли бы 320 тыс. современных рублей.   Продолжение: https://vk.cc/6wwa6I