Роман Ф.М. Достоевского «Идиот» и жанровые традиции житийной литературы.

Роман Ф.М. Достоевского «Идиот» и жанровые традиции житийной литературы

Целый пласт церковной и литературной действительности обрел название агиографии, житийной литературы. Агиография - это разновидность аскетической или церковно-дидактической литературы, так как житие святого как лица, особенно глубоко понявшего веру, осуществившего идеалы христианина в том или ином отношении в своей жизни и за это удостоенного особых даров Богом имеет весьма поучительное значение для реципиента и зачастую вызывает в нем стремление подражать жизни святого человека, давая ему образец высоких добродетелей.

По мнению Я. Кротова, вопрос об основных жанровых признаках житийной литературы всегда оставался актуальным и довольно трудным для исследователей-агиографов: выделение формальных признаков житийной литературы как произведения о человеке, канонизированного церковью не всегда представляется возможным уже потому, что большинство житий написаны до канонизации, а многие герои их так и не вошли в святцы. Неудовлетворительно и определение жития как произведения, автор которого хотел описать («прославить») своего героя в качестве святого – во-первых, потому что многие первоначальные редакции житий отнюдь не имели такой цели, и были, скорее, произведениями историко-биографическими, во-вторых, потому что многие исторические биографии средневековья тяготели к прославлению своего героя. Даже среди житий, которые явно не могут быть отнесены к признакам иных жанров, несомненно, огромное разнообразие форм изложения, стиля - всего того, что именуют «житийным каноном». Фактически существует несколько таких «канонов», но даже считающийся своеобразным эталоном канон житий, существовавший в XVI в., остается почти неизученным [Кротов Я. Христос под пером // Иностранная литература. – 1998. - №5].

Нельзя также забывать, что в житиях святых много неточностей и несоответствий канонам [Лоевская М.М. Проблемы современной житийной литературы: агиографический кич, визионерство, мифологизация]. Многие сборники житий имеют описательный характер, зачастую отсутствует особый возвышенный язык и стиль, столь характерный для древнего агиографического произведения.

Для идентификации жития как жанровой формы следует отличать ее от исторической биографии. Это отличие не содержательное (героем жития может быть и лицо не духовного сана, а исторической биографии), а, скорее, стилистическое, обусловленное максимально узкой стратегией сочинения, направленной на изображение жизни героя как идеального осуществления норм церковной идеологии. Впрочем, такое отличие не исключает возможности существования произведений, стоящих на границе между житием и исторической или художественной биографией, поскольку автор жития может не слишком четко и уверенно проводить свою основную идею. Кроме того, не следует забывать, что сама идеология христианства не есть нечто неизменное, данное раз и навсегда. Создатель житийной биографии может представить своего героя носителем такого идеала, который либо вообще отсутствовал в церковном мировоззрении ранее, либо занимал второстепенное место. Однако сам средневековый автор не только не подчеркивал такую новизну своего сочинения, но стремился замаскировать ее апелляцией к древним авторитетам.

К основным каноническим признакам житийной литературы, выработанным к концу I тысячелетия, Ю. Мурашковский относит следующие: 1. Изложение только «исторических» фактов, исторических в понимании современников (сюда могли входить и самые невероятные мифологические сюжеты, однако им верили, как историческим фактам); 2.Героями житий могли быть только православные святые; 3. Житие имело стандартную сюжетную структуру: а) вступление; б) благочестивые родители героя; в) уединение героя и изучение святого писания; г) отказ от брака или, при невозможности, сохранение в браке «чистоты телесной»; д)наличие учителя или наставника; е) уход в «пустынь» или в монастырь; ж)борьба с бесами (описывалась при помощи пространных монологов); з)основание своего монастыря, приход в монастырь «братии»; и)предсказание собственной кончины; к) благочестивая смерть; л)посмертные чудеса; м) похвала; 4. Святые изображались идеально положительными, враги – идеально отрицательными. [Мурашковский Ю. Закономерности развития искусств. – М., 2000. – С. 134. – 137.].

Руди Т.Р., говоря о проблемах типологии агиографической топики, заявляет о принципе imitatio как о литературном феномене, получившем в агиографии наиболее яркое выражение, [Руди Т.Р. Imitatio Angeli (проблемы типологии агиографической топики // Русская литература. – 2003. - №2. – С. 48-59)] и выделяет особую схему житий, включающую в себя множество устойчивых сюжетов и мотивов [Лобакова И.А. «Житие митрополита Филиппа» и северорусская житийная традиция (вопросы типологии) // ТОДРЛ. – СПб., 1999. Т.51. – С. 357-364.]. Основные из них: 1. Подвижник ведет богоугодную жизнь и мечтает о монашестве; 2. Настоятель монастыря, куда приходит отрок, чтобы принять постриг, сначала отказывает ему в этом, объясняя свой отказ юностью святого и тяжестью постнического жития; 3.Впоследствии игумен постригает его; 4. Усердное посещение церковной службы; 5. Уход из монастыря в пустыню (нежелание «славы от человек»); 6.Основание новой обители, опека иноков; 7. Последние наставления на смертном одре.

Другим важнейшим типом реализации imitatio в житиях является подражание или уподобление героя одному из «сакральных образцов» [Панченко О.В. Поэтика уподоблений (к вопросу о «типологическом методе в древнерусской агиографии, эпидейктике и гимнографии) // ТОДРЛ. – СПб, 2005. Т.54. – С. 289-297]. Здесь можно говорить о imitatio angeli, важнейшие мотивы и формулы которого были выявлены в ходе проведенного анализа основного корпуса древнерусских иноческих житий [Руди Т.Р. Imitatio Angeli (проблемы типологии агиографической топики // Русская литература. – 2003. - №2. – С. 48-59)]. Назовем их: 1. Именование монашеского пострига «принятием ангельского образа», что является своеобразной темой подобия ангелам. Топос «ангельского образа» в житиях используется также в уничижительной формуле, с помощью которой передается мысль о недостоинстве человека; 2. Внешнее подобие святому ангелу; 3. Иноки монастыря, где подвизается святой, воспринимают его не как человека, а как ангела; 4. Богоугодной жизнью святого удивляются и хвалят ее даже ангелы.

Вышеназванные формулы могут изменяться и трансформироваться, приращиваться другими фрагментами в зависимости от времени написания жития, от содержания этого времени, что не приводит к разрушению его «жанровой матрицы» [1] и свидетельствует о перспективе его собственного развития. Историческая же состоятельность жития, его жанровая продуктивность проявляются в использовании его матричных признаков в литературе Нового времени, прежде всего, в те ее переходные периоды, когда актуализируются традиционные ценности в конфликте «прошлого» и «настоящего», когда востребуется христианский идеал жизненного поведения для участия в идеологическом споре поколений. Таким периодом в отечественной истории были, как известно, 60-е годы ХIХ века, содержание и аксиологическая диагностика которых воспроизведены, прежде всего, в романах, в частности, антинигилистических, к которым в широком смысле принадлежит и роман Ф.М.Достоевского «Идиот».

Жанровая проекция житийной литературы на это произведение и его соответствующий проблемный анализ позволяют выявить в нем, даже в первом приближении, специфические сюжетные мотивы и стилистические формулы.

Житие - это связный рассказ о святом от начала его жизни до самого конца, в который включены все подробности его жизни. В разные эпохи такой связный рассказ писался по-разному, однако, не стоит забывать, что и вся другая литература различных жанров писалась по-другому, она написана по общим литературным правилам тех времен и отражает общую культуру того времени. Новые жития создаются в новой культуре, поэтому сходство житий состоит не в том, что они пишутся особыми специфичными словами и приемами, а в том, что житийная литература - это полный, связный рассказ о святом человеке.

Главным героем романа является князь Мышкин, человек, возвращающийся в Россию после многолетнего лечения в частной клинике для душевнобольных. Достоевский освобождает эту личность от всех обстоятельств. «Закрытая» личность, по мнению писателя, как раз тяготела к природному началу. Сознание Мышкина не замутнено никакими условностями. Он в чистоте своей проницает всё и всех. Его поведение приводит к разрушению общественных условностей, сословных перегородок. Такой человек является новым для света, доказательством чему могут являться слова людей, общающихся с князем, например, при первой встрече Настасья Филипповна замечает: «Первый раз человека вижу».

Появление такого рода человека становится у Достоевского оценочным для современного мира, который далеко ушел от идеала, потерял и забыл его.

Князь Мышкин задуман как человек, предельно приблизившийся к идеалу святого, а мы, в свою очередь, в данной статье попытаемся доказать это путем проекции элементов жанра агиографической литературы на роман.

Рассматривая роман Ф.М. Достоевского как проекцию житийной литературы на культуру нового времени, рассмотрим в первую очередь сюжетный аспект, так как житийная литература имеет в большинстве случаев стандартную структуру.

Во вступительном знакомстве читателя с князем Мышкиным сообщается о его экспозиционной жизни, о его душевной болезни, освободившей его от необходимости действовать в предлагаемых действительностью обстоятельствах, что формирует его «семиотическую наивность»[2], которая впоследствии, в ходе сюжетного развития характера проявляется, с одной стороны, в незнании общественных условностей, в частности, наличия сословных перегородок, а с другой, в умении прозревать сущностное, скрытое «объективной видимостью». Это одновременное отчуждение от мира и проникновение в него являются, несомненно, маркированными признаками агиографического героя. Житийными функциями обладают и благочестивые родители главного героя, его опекун (наставник) профессор Шнейдер, окружающие его дети, принявшие и исповедующие в отношении к другим (Мери) его моральные заповеди.

Признаки агиографического жанра своеобразно интерпретируются автором в постпозиционной части романа. «Уход» (нежелание «славы от человек») князя Мышкина как элемент структурной составляющей житийной литературы реализуется в жертвенном сумасшествии Льва Мышкина: «Он уже ничего не понимал, о чем его спрашивали, и не узнавал вошедших и окружавших его людей» []. В этом вынужденном внешними обстоятельствами «уходе» воплощена, как об этом неоднократно говорилось в научной литературе о Достоевском, авторская мысль о невозможности идеального человека в современной писателю действительности, о невозможности явления «нового святого» на русской земле. В широком смысле этот «уход» вполне закономерен и оправданно вписывается в контекст вечного конфликта между «миром в человеке» и «человеком в мире» (М.Бахтин). Однако Достоевский сознательно не освящает своего идеального героя, не придает ему агиографического характера. В романе он предстает не посланцем провиденциальных сил, не выразителем Евангельской идеи искупительного страдания и царства Божия в загробной жизни. Идея Мышкина – это не новозаветная мысль о личном спасении людей, способных уверовать в Бога, а мысль, характерная для нового времени, – поиск человека в человеке, возрождение обездоленных и униженных. Мышкин, обладая всеми признаками хара'ктерного, а не идеализированного персонажа, целиком живет для других, он способен на любую практическую жертву ради ближнего, что несомненно роднит его с житийными героями.

Достоевский обратился к образу святого, в его романе воплотилась идея писателя об идеале: «Человек на земле возлюбить другого как самого себя не может по заповеди Христовой, «я» препятствует, закон личности не дает, но по закону природы человек тянется к этому идеалу. Такой идеал возможен, но в результате развития каждого личного «я» до такого состояния, когда человек не может не отдать свое «я» другим без остатка». Вот тогда и будет достигнут идеал. Но тогда же и будет исчерпана цель пребывания такого человека на земле. Такому человеку уже нужна будет другая жизнь, что и случится с князем Мышкиным (он опять уйдет в безумие, через которое и будет созерцать мир и рождать истины).

Как и все герои романа, князь захвачен страстью, только страстью особого рода: любовью-состраданием к человеку. Эта господствующая в герое идея-страсть проявляется, прежде всего, в его отношениях с любимыми женщинами (Настасьей Филипповной и Аглаей Ивановной). И в этой ситуации опять Мышкин в двусмысленном положении – он любит сразу двух женщин, двух красавиц; здесь красота их и добро героя как раз и должны дать идеал, по Достоевскому). Раздвоение в любви приносит Мышкину страдания, но он страдает больше всего не оттого, что не сумел примирить их в своем прозреваемом идеале, а оттого, что он становится причиной реального несчастья любимых женщин.

Сила денег, власти, образования не способствует, как считал Достоевский, очищению и облагораживанию сердца и, соответственно, обретению высшего сознания, без которого не осуществимо «великое дело любви и настоящего просвещения». Смысл подлинного просвещения, по его мнению, заключается не в расширении наук и увеличении полезных знаний; он выражен в самом корне этого понятия, есть «свет духовный, озаряющий душу, просвещающий сердце, направляющий ум, подсказывающий ему дорогу жизни». Именно поэтому князь Мышкин в романе удивляет и подлинно вводит в недоумение образованных, рационально мыслящих, привыкших к богатству и власти своих собеседников и друзей. Князь далек от них в этом плане, он чужой среди них, его «глупость» и необразованность – причина насмешек, непонимания и отчуждения от него («Вы ужасно необразованны; вы ничего хорошенько не знаете, если справляться у вас: ни кто именно, ни в котором году, ни по какому трактату? Вы очень жалки »). Удивляет многих и целомудрие князя, его простодушие, доверчивость, открытость и незлобие.

Отсутствие в чистом и добром сердце князя Мышкина эгоистических мотивов и меркантильных установок позволяет ему по-настоящему любить людей, и это смягчает эгоизм окружающих, сужает границы их самости, способствует обнаружению добрых сторон их души. [Тарасов Б.Н. «Лучший человек»… О положительном герое в творчестве Достоевского. // Литература в школе. - № 5. – 2001] Таково, например, воздействие Мышкина на генерала Епанчина: «Взгляд князя был до того ласков в эту минуту, а улыбка его до того без всякого оттенка хотя бы какого-нибудь затаенного неприязненного ощущения», что Епанчин тотчас же покинул свою настороженность. Обозленный и готовый уничтожить князя, Рогожин при встрече с ним растерял всю злобу, и тот сделался ему «по-прежнему люб».

Преобразующее воздействие конкретно-доброго поведения князя Мышкина неоднократно подчеркивается Достоевским в романе: он влияет на чувства и даже на поведение Настасьи Филипповны, действует влиянием на Рогожина, доводит Аглаю до человечности, Генеральшу – до безумия в привязанности к князю и в обожании его, воздействует даже на Лебедева. В своих черновиках Ф.М.Достоевский замечает: «Князь только прикоснулся к их жизни. Но где только он ни прикоснулся, везде он оставил неисследимую черту». Таким образом, Мышкин – другой, новый человек, человек, чудный для других. Новизна Мышкина, его алогизм (по отношению к логике этого мира) действуют ошеломляюще на всех, кто с ним сталкивается.

Таким образом, видно, что образ князя Мышкина в романе Ф.М. Достоевского – это авторская попытка изобразить тип человека, достигшего полного нравственного и духовного равновесия.

В романе «Идиот» сделана попытка собрать воедино представителей всех слоев русского общества и показать, что, несмотря на взаимную борьбу и разъединение, они обнаруживают близость и черты сходства, как в отрицательных свойствах, так и в положительных устремлениях - все это связано с внутренним раздвоением человека и «замыкается» на князе Мышкине.

Итак, можно утверждать, что основные элементы, системы образов, признаки и формулы житийной литературы были в достаточной мере спроецированы Достоевским на повествование о князе Мышкине: присутствуют в романе образ чудного, не похожего на остальных человека, элементы неожиданности и удивления, дидактические и аскетические аспекты, апелляция к авторитетам.

[1] Б.П.Иванюк определяет ее как «комплекс наиболее устойчивых признаков, остающихся атрибутивными на протяжении всей исторической жизни жанра» [Иванюк Б.П. Избранные статьи из Жанрологического словаря // Вестник Елецкого государственного университета имени И.А.Бунина. Вып. 3. Филологическая серия (1). Елец, 2004. С. 138-139].

[2] См.: Иванюк Б.П. Слово и сюжет в «Дон Кихоте» Сервантеса и «Идиоте» Ф.Достоевского: опыт сравнительного прочтения романов //Питання літературознавства – 2. Науковий збірник: Традиційні сюжети та образи. Випуск перший. Чернівці, 1995. С.114-129.