Розовая лошадка. Из цикла рассказов "Николо-Макарово"

Я никак не могу уснуть, хотя очень-очень надо… Мы уезжаем на целый август в отпуск. И ни куда-нибудь, а в Николо-Макарово к бабе Пане… Ради такого случая, чтобы мы с Юлей хорошо выспались, бабалька уложила нас в своей уютной маленькой спаленке… Дорога впереди долгая, а сон в этой спаленке сладкий-сладкий, кроватка мягкая-мягкая, подушки вкусные-вкусные… Только головушку свою приклонишь, бырк. и уже спишь… Юленька – малышка совсем, сразу уснула, я же кручусь-верчусь… Всё думаю: «как» да «что» поедем… Всё представляю…

Вообще-то что представлять! В Николо-Макарово мы каждое лето проводим мамин и папин отпуск. Там, далеко-далеко, где Волга-матушка, за Москвой да за золотыми куполами мамина родина, мама мамина там.

Тук-туки-тук-туки-тук… Поезд мчится по рельсам… Вагон мерно покачивается в такт колёсной песенке… Я лежу на верхней полке и смотрю в окно. Вроде и вижу всё, а как бы и нет… Мелькают столбы электропередач… Кустарники, кустарники, кустарники… Что мне до этих столбов, когда на соседней полке дяденька в очках грызёт солёный огурец и читает «Науку и жизнь». «Наука и жизнь» мне не нужна. На Кожевне у деда с бабалькой полно подшивок «научных и жизненных». Мне огурец солёный ой как хочется… Хрустящий, укропчиком пахнет… Я смотрю то на дяденьку с огурцом, то на целлофановый пакет на столике. В нём много ещё крепеньких, укропчиком пересыпанных огурчиков. Ой, мамочка, не могу, страсть как хочется откусить хоть чуточку ароматненького огурчика… Хо-о-чется… Я хоть разглядываю дяденьку в упор, а вовсе и не вижу его… Укропчик и огурчик, хруст… хруст… хруст… Только слюнки сглатывать успеваю… Вдруг, о-па! Перед самым моим носом пакетик целлофановый…

- Угощайся! Любишь огурчики ?

От неожиданности глаза у меня по пять копеек сделались, язык проглотился куда-то…

- Бери, бери! Не стесняйся! Больше бери! – твердит дяденька очкатый…

- Мои дочурки любят такими огурчиками похрустеть… Запускаю нерешительно руку в пакетик и три огурчика захватываю… А дяденька хлоп… пакет на стол, выудил ещё толстенький и опять на полку к «Науке и жизни»… А я.?! Если бы кто-нибудь посмотрел на меня в момент этот, то в целом мире не увидел бы счастливее мордашки. Удовольствие несказанное…

И нет здесь ничего такого. У нас на Кожевне огурцы не растут… Или не сажают их… Помидорчиков много, а вот огурцов… Может, потому что речка близко… Холодно… Заморозки по ночам… Нет огурцов.! Откусила рассольный кусочек: приятное пряно-солёное удовольствие постепенно овладевает мной. Теперь и помечтать можно…

« Перво-наперво, - думаю, - когда приеду, чай буду пить из самовара с тульским пряником и сахаром комковым вприкуску. Тульские пряники обязательно будут… Мамка с папкой их в Макарьеве вместе с кроличьей тушёнкой напокупают… А если забудут? Не-е-т! Я напомню… Чай попью и в чуланчик бабы Панин полезу… Все ящички в комодике проверю: на месте ли брошка моя – дама на голубом камне в тонкой проволочной оправе и бусики – перламутровые горошинки… Потом в березнячок за огородом сношусь, посмотрю, нет ли боровичков молоденьких под кривой берёзкой… Они там каждое лето торчат, крепенькие, присадистые… Заодно и черничник на плешинке проверю… На обратном пути с мамкиной и тёти Аниной вишней поздороваюсь… Набегаюсь, с очередным Лобашковским Дружком наиграюсь… Потому что у бабы Пани все пёсики, какие были и есть - Дружки… Самую главную встречу после долгой разлуки оставлю напоследок… Успокоюсь, уйму своё любопытство к тому, что изменилось у бабушки за три долгих времени года, пока меня не было… И только тогда… »

Раздаётся мурашечный скрежет колёс. Поезд останавливается на очередной станции. Ох, не нравятся мне эти станции. Папка всегда выбегает куда-то, а нам с мамкой переживай тут, как бы поезд без папки не уехал. Уйдёт папка, провалится как будто. Ждёшь его, ждёшь, мучаешься. Сейчас вообще что-то долго нет… Поезд уже тронулся, а папки нет…

- Ма-а-ам! Папки-и-и нету! – затянула я. За мной и Юленька разревелась, смотрит на мою гримасу страдальческую, ещё громче взвывает. Мама держится, видно, что нервничает… Стоит в проходе да папку высматривает…

- Са-а-ша! Ты где бродишь! Ну что это такое!? Как можно так-то! – внушает она папке гневно-упрекающе. Наконец-то появился. Приглядываюсь… Что-то не то с ним… Весь сморщился, узенькие глазки сощурены сильнее обычного… Одной рукой голову с правого бока придерживает…

- Саша-а!? – изумляется мама. Папка лысый у нас совсем, только по бокам немного жиденьких-жиденьких волосиков осталось. Он говорит, потому и полысел, что в ракетных войсках служил. А мамка, когда сердится, добавляет: « Потому и полысел, что последний ум вместе с волосами вылез! Одна гладь зеркальная осталась … непрошибаемая»

- Са-а-а-ша? Что это?- мама недоумённо руками разводит…

А я как глянула, так и обалдела… Папка руку-то от головы убрал, а там шишак огроменный, как будто рог проклюнуться хочет. Слёзы сменяются изумлением, изумление переходит в нерешительный смех… Секунды, и мы все укатываемся, хохочем. И я, и Юленька, и мамка, и сморщенный папка, даже дяденька очкатый и тот гогочет на весь плацкартный вагон. Кое-как нашли пятак и приложили на шишку… С пятаком папка ещё смешнее… Пока он в киоске рогалики с лимонадом покупал, поезд тронулся… Папка схватился за поручень-ступеньку, которую проводник успел отстегнуть … И, со всего размаху, тяжёлая ступенька ка-а-ак сорвалась … О-ё-ёй! По идее не до смеху папке, но держится молодцом, бодрится. Хоть мне и смешно, я всё равно горжусь папкой. Он же для нас старается! В Зилаире рогаликов-бумерангов, а уж тем более лимонада днём с огнём не сыщешь!

После огурчиков бутылочка моя лимонадная быстро опустела. Я опять мечтаю на верхней полке: «… Попрошу бабу Паню достать с полатей ящик мой с игрушками и табуретик зелёненький, диванной тканью обшитый. Немного совсем игрушечек-то у меня в Николо-Макарово, оттого и дорогие самые они мне. И барыня пластмассовая безмолвная безответная с удивлёнными выпученными глазами, и цыплёночек махонький - резиновая свистулька, да ещё солдатик железненький с пушечкой, елочная шишечка… И, наконец, моя любимица, детства моего Николо-Макаровского память, лошадка розовая… Тоже пластмассовая, на солнце выгорела немного, да не как барыня безногая! Лошадка-то моя как настоящая: и глазки прорисованные, и грива, и хвостик пышный. Но больше всего люблю ножки её: все четыре по отдельности, с копытцами и подковками. Как будто скачет, вскидывая копытца передние. По лужку, по гусиной травке скачет моя розовая лошадка, и я вместе с ней до крылечка… Там мягкий мох, можно следы копытцев увидеть: маленькие такие вмятинки отпечатываются… От крылечка к дороге, там песочек, солнышком согретый, наваляемся вдоволь, а потом закопаемся по самую гриву… А там и к колодцу вскачь… С самого боку в лопушках у колодца дырочка из прогнивших досок образовалась, через эту дырочку ручеёк чистенький в огород убегает, пристроилась розовая лошадка, водичку пьёт, и я с ней, только не пью… Лошадке можно, а меня головастики черноголовые в ямках пугают.

День за днём пролетает незаметно, потому что со мной рядом подружка моя неразлучная. Этой игрушечкой дорожу очень. Вот и в прошлый август тяжело мы с ней расставались. Почему я её с собой не увожу никогда в Башкирию? Не могу! Потому что подмосковная она! Уезжая, я лошадке своей наказ всегда даю: « Заботься о бабушке, милая! Чтобы без нас тошно ей не было!» И в доме бабы Пани лошадкино всё! Всё родное: почтовый ящик – домик на одиннадцать долгих месяцев разлуки со мной, полати высокие, где кроме ящика с игрушками рулоны дорожек домотканых хранятся. И тепло, и уютно среди дорожек этих, потому как зимними долгими вечерами, коротая одиночество одинокое, ткёт их бабушка моя Прасковья Фёдоровна, за кроснами сидя и теплотой сердечной каждый сантиметр согревая… Спокойно бабушке! Рядом с ней лошадка розовая – надежда увидеть внучат своих снова и снова».

Грустно мне на полке сделалось… За окном вагонным столбы, столбы… Кусты, кусты, кусты…Совсем скоро заблестят, засверкают на солнышке купола золотые… Широко-широко растянется Волга-матушка… Мы мчимся, летим к тебе баба Паня… Я мчусь, лечу к тебе лошадка моя розовая… Скоро мы уже, совсем скоро…