Жан-Мишель Генассия. «Клуб неисправимых оптимистов»

Книга нелёгких судеб. Приглашение к чтению

Вот уже полвека, наверное, как литературные теоретики убеждают писателей и читателей, что роман как жанр умер. «Ничего подобного!» – утверждают издатели, заполняя книжный рынок словесными изделиями под торговой маркой «интеллектуальный бестселлер». Не знаешь, кому верить.

Тому, кто верит не критикам, а книгам, стоит обратить внимание на роман Жана-Мишеля Генассия «Клуб неисправимых оптимистов». Этот французский роман с русским акцентом, литературный дебют уже немолодого автора, сильный аргумент к оправданию жанра. Книга Генассия – роман воспитания. Классические тексты такого рода – «Дэвид Копперфильд» Диккенса и «Подросток» Достоевского. Ближе к современности вспоминаются литературные сенсации середины двадцатого века – «Над пропастью во ржи» Джерома Д. Сэлинджера и «Здравствуй, грусть» Франсуазы Саган. Из новейших образцов – «Щегол» Донны Тартт. Думается, этого достаточно, чтобы побудить к чтению, и неважно, если сравнения покажутся поверхностными: разборчивый читатель может поставить книгу на другую полку, – но во всяком случае не будет разочарован.

Фабула романа классически проста: парижский подросток, отпрыск мелкобуржуазной семьи, переживает драму переходного возраста. Героя зовут Мишель; автор пожертвовал герою бóльшую половину своего имени – и добрую половину своей личности (чувствуется, что в книге много биографического материала).

Удивительно повествовательное мастерство автора, сумевшего написать шестисотстраничный текст так, что интерес не рассеивается от начала до конца. Сюжет ладно скроен и крепко сшит; структура прочна, фактура драматична. Роман населён колоритными персонажами. Одни, сыграв свою роль в драме героя, отдаляются от него и уходят из сюжета, другие набирают значение и забирают внимание. Атмосфера загадочности, начисто лишённой мистики, озаряет окружающую действительность меланхолическим сумеречным свечением.

Центром пересечения сюжетных линий становится парижское кафе (бистро), в котором обретается неформальное объединение эмигрантов – беглецов из стран социалистического лагеря, дезертиров с фронта холодной войны, сходных не в убеждениях, а в судьбах. Кафе расположено недалеко от Люксембургского сада, общего места романтических прогулок и спортивных пробежек. В одном из лирических эпизодов романа по замкнутому кругу садовых дорожек Мишель убегает от самого себя, и ветер сдувает с глаз последние детские слёзы.

Развёрнутое повествование организовано как внутреннее преобразование мальчика, не знающего своих возможностей, в мужа, упорного в своих намерениях. Неординарный подросток, гонимый духовным беспокойством и влекомый интеллектуальным любопытством, пробирается по скрытым тропинкам чужих историй, обнаруживая в сумрачном сознании старших современников залежи боли и захоронения вины. Его пугает и притягивает находящаяся под спудом правда жизни. Познание болезненно, но незнание безнадёжно; на трагическом опыте жизнь доказывает от обратного свой скрытый смысл; сердце ведает то, что ум неймёт. Так устроен мир: человек принимает трудные решения не потому, что просчитывает риски, а оттого, что линия жизни под воздействием судьбы отклоняется от торного маршрута.

В задней комнате второразрядного заведения, превращённой в клубное помещение, коротают пустое время лишние люди, чьи дороги зашли в тупик. Они считают себя неисправимыми оптимистами потому только, что продолжают жить, потеряв всё, что имело для них цену. Всё, что у них осталось – безвыходное пространство памяти. Неутолённые страсти и непрощёные подлости сплетаются в незримую сеть, в которой запутались бесцельные мысли. Реальность настоящего кажется разрежённой до иллюзорности в сравнении с неизбывной тяжестью прошлого, а будущее представляется настолько ненадёжным, что рассчитывать на него – непростительная наивность. В колоритных персонажах, которых судьба свела в одном пристанище, правда характеров чуть преувеличена – ровно настолько, чтобы в биографии проступала история. Беглецы и отщепенцы, знающие многое из того, о чём другие даже не догадываются, они ненавязчиво передают привязавшемуся к ним подростку житейское мужество, рождённое из опыта поражений. Сделал глупость – стой на своём и надейся на везение. Иначе заплатишь дважды – за то, что сделал глупость, и за то, что попытался её исправить.

Что особенно интересно для нашего читателя, самые сильные персонажи в романе – русские. Герои великой войны, победившие мировой фашизм, оказались не в силах преодолеть проблемы, которые поставило перед людьми собственное государство. Это о них говорил Иосиф Бродский в элегии «На смерть Жукова»:

… У истории русской страницы

хватит для тех, кто в пехотном строю

смело входили в чужие столицы,

но возвращались в страхе в свою.*

Основные занятия членов клуба неисправимых оптимистов – споры и шахматы. Шахматная игра встроена в семантику текста как метафора идеального мира – умозрительной утопии чистого разума. В благородной игре ума всё устроено по справедливости: все ходы на виду, и побеждают достойные. В действительности не так. В реальной истории, тотальной игре без правил, свои главные партии неисправимые оптимисты уже проиграли. Вычеркнутые из расчётов и сброшенные со счетов, они оказались в положении вне игры – в мёртвой зоне вне времени, откуда реальный мир выглядит потерянным адом.

По мере того как перед Мишелем, снисходительно допущенным в их замкнутый круг, раскрываются нелёгкие судьбы собеседников, он понимает нечто такое, чего никогда бы не мог вывести из повседневного опыта. Трагедия придаёт тем, кто смог её пережить, особое духовное качество: внутреннее превосходство человека, знающего, почём фунт лиха, над людьми, получившими свой прожиточный минимум даром. На чёрном рынке невольников чести за одного битого двух небитых дают.

На страницах романа время от времени появляется Жан Поль Сартр, идейный вождь духовного мятежа левых мыслителей против классической философии.

Зоркий свидетель своего века Илья Эренбург, знавший парижскую жизнь не хуже московской, написал стихи о том, что значит тепло для тех, кто испытан стужей:

А мы такие зимы знали,

Вжились в такие холода,

Что даже не было печали,

Но только гордость и беда.

И в крепкой, ледяной обиде,

Сухой пургой ослеплены,

Мы видели, уже не видя,

Глаза зелёные весны. *

Наверное, это лучшее исповедание оптимизма, возможное для современников ледниковых эпох. На поприще отщепенства гордые бедолаги обретают трагическую свободу. В сравнении с отчаянной любовью к року, свойственной мятежному русскому духу, французский экзистенциализм, обсуждающий проблему свободы выбора между университетской кафедрой и столиком кафе, кажется умозрительным флиртом.

Сюжет романа развивается неровно и нервно, – как по ходу событий распутывается клубок сложных отношений между персонажами. Любовные и детективные интриги насыщают основное повествование встроенными историями: одни ведут к разочарованиям, другие чреваты неожиданностями. Читательский интерес, легко скользя по сюжету, нарастает к финалу. Сопереживая персонажам романа, читатель как бы перезагружает в душе оптимистическую парадигму.

В силу обстоятельств теряя друзей и утрачивая иллюзии, главный герой ценой потери обретает перспективу. Жизненный опыт, который получает Мишель, помогает ему (почти безотчётно) перейти в глубине души от безысходности бытия-к-смерти (философема Сартра) к бескрайности бытия-к-жизни. Главная заповедь этого бытия – люби и делай что хочешь. Первую любовь Мишель пережил, не отдавая себе отчёта в том, что это любовь. Другая оказалась драмой с открытым финалом: о том, что она обещала очарованной душе, читателю остаётся гадать, а герою грезить.

Переходный возраст героя совпал с переломным этапом западного мира – системным переходом от индустриального общества к потребительскому. Франция на рубеже 50-х и 60-х годов переживает социальную ломку. Националисты проигрывают последнюю колониальную войну, коммунисты отказываются от сталинского наследства, а экзистенциалисты создают предпосылки сексуальной революции. Конфликт отцов и детей перерастает в конфронтацию. Взрослые подвержены предрассудкам, а молодые одержимы духом своеволия. Старым тяжко, юным трудно; сложно тем и другим. А как иначе? Быть людьми – нелёгкая доля…

Молодёжный бунт, перевернувший многое в западном менталитете, одержав идейную победу, обернулся духовным поражением. Роман «Клуб неисправимых оптимистов» – романс об утраченном времени, когда нынешнее настоящее казалось желанным будущим.

Как говорила Алиса, героиня знаменитой сказки, что толку в книжке, если в ней нет ни картинок, ни разговоров? В «Клубе неисправимых оптимистов» того и другого хватит на самого взыскательного читателя. Фоном драматических событий являются картины Парижа; в авторском представлении городской среды описательность достигает качества изобразительности. Эта наглядность обусловлена фабулой: герой книги намерен стать фотографом, и проявляет незаурядные способности к наблюдению, – портреты персонажей и жанровые сцены представлены с художественной выразительностью и фотографической объективностью. А ещё лучше в книге разговоры – сложные и напряжённые.

В романе Жана-Мишеля Генассия строгому моралисту будет непросто отделить положительных героев от отрицательных, а правых от виноватых, в книге нелёгких судеб нет прописной морали. Так что закончить рецензию пафосной строкой не получится. Скажем одно: кто дочитает книгу до конца, тому будет радостна мысль, что слухи о смерти романа оказались сильным преувеличением; попросту говоря – враньем.

_____________

* Иосиф Бродский «На смерть Жукова».

* Илья Эренбург «Да разве могут дети юга…»

Источник: Ермаков В. Некстати. Своемерные заметки на полях календаря. Орловский вестник. № 29 (1187), 24/08/2016. – С. 14.