И.Губерман " Из Книги странствий"

Я абсолютно убежден (а если довелось бы спорить, то готов поставить любую свою ногу против кочана капусты), что и мерзкую идею о делении народа на евреев и жидов – сочинили наши соплеменники. В ней ярко светит подлое и жалкое желание любой ценою отделить себя от вековечной участи народа, заранее обезопаситься и упастись таким психологическим предательством. У моей уверенности об авторстве этой идеи есть очень личное, глубинно статистическое подтверждение: десятками встречал я человеческую гнусь, которая эту идею прокламировала, и ни разу мне такого не сказал достойный человек. Это весьма удобная психологическая щель для неудачников, для прохиндеев, для завистников и всех, кто ищет крайнего в невзгодах своего существования.

Однако вовсе и совсем не только для таких. Ибо весьма способные, даже талантливые, успешливые и по жизни состоявшиеся люди – своего еврейского происхождения чурались, от него пытаясь откреститься. Последнее слово – не каламбур, а некая реальность, ибо не только предпочитали эти достойные люди умалчивать свое еврейство, но и крестились, дабы христианством его как бы зачеркнуть. В 1930 году некий немецкий философ Теодор Лессинг выпустил книгу под названием, исчерпывающе точно обозначившим эту психологическую загадку: «Еврейская самоненависть». Он описывал этот феномен на примерах известных деятелей немецкой культуры, то есть людей отнюдь не темных и способных осознать свое стремление порвать с еврейскими корнями – одновременно с глубинным ощущением своего неискоренимого еврейства. С той поры, как мне рассказывали сведущие люди, появлялись разные и книги, и статьи о том же самом, но, увы, – мне эта вся литература напрочь недоступна. Поскольку я не шпрехен, я не спик и не парле, а на русском языке такое появиться не могло. И мне из-за невежества и темноты моей до множества вещей приходится доходить своим умом, который тоже ведь – увы! – не безразмерные колготки. Однако же домыслить, как проистекают и клубятся душевные метания такого рода, – можно и воображению доступно.

Только сразу откажусь я от идеи, выдвинутой неким Барухом Курцвайлем, автором книги «Ненависть к самим себе в еврейской литературе». Нет, я этой книги тоже не читал, поэтому я уподоблюсь тому ныне знаменитому слесарю, который поносил книгу Пастернака, честно и неосмотрительно признавшись, что в глаза ее не видел. Но у меня есть некая ключевая цитата из этой книги, так что я вполне могу понять, о чем там речь: «Для еврея, утратившего веру в свое духовное призвание, становится сомнительным и отвратным его физическое бытие». Теперь доступен он любому поруганию и (почему-то) склонен разделить мнение окружающих о своем народе. Нет, я это не намерен обсуждать, поскольку убежден, что вера в б-гоизбранность свою и своего народа, искреннее соблюдение обрядов – это текст из оперы совсем иной, хотя спасительной для самоуважения, но к нашей теме мало относящейся.

Но вторит этому угрюмый голос мрачного писателя Йосефа Бреннера (начало прошлого века): «Можем ли сами мы не принять приговора тех, кто нас презирает? Поистине мы достойны этого презрения. Можно ли не ненавидеть такой народ? Не презирать его?. Можно ли, видя его перед своими глазами, не поверить любым, самым гнусным наветам, которые возводились на него издревле?»

Таких тоскливых откровений – многое множество у самых разных авторов-евреев. Сколько мы такого же слышим на бытовом уровне – знает и слышал каждый. Что ж это такое и откуда?

С той поры, как психолог Адлер ввел понятие о комплексе неполноценности, этот удобный для употребления ярлык принялись клеить куда ни попадя, но к нашей теме он действительно имеет прямое отношение. С ранних лет и в большинстве стран света ощущает юный еврей свою чужеродность окружающим сверстникам. Ему о ней напоминают, именно о ней талдычат ему родители: есть у тебя изъян, ты должен быть усердным и старательным гораздо более, чем остальные. Люди маленького роста, с косоглазием и хромотой, заиканием или иными недостатками – стандартные обладатели комплекса неполноценности. Им свойственна злость на себя, придирчивый стыд за свои истинные (или мнимые) изъяны, и они всю жизнь их как-то компенсируют. Добиваясь утешающего их успеха в самых разных областях. Я в это не буду углубляться, я только напомню о Демосфене, который боролся со своим врожденным косноязычием так усердно, что сделался знаменитым оратором. И забыл начисто о своем когдатошнем недостатке, как забыл о своем маленьком росте тот артиллерийский офицер, который стал Наполеоном. Но с евреем вечно остается его происхождение, а вокруг и рядом – вечно остается шустрый и нелюбимый никем народ, к которому он от рождения принадлежит. И принадлежность эта – начинает его больно тяготить. И его ход мыслей (а точнее – ощущений) мы легко (хотя и очень приблизительно) можем себе представить. Попытаемся?

Я довольно многого добился и достиг в этой нелегкой жизни. Мои способности, мое усердие, мое желание не быть последним, чем бы я ни занимался, – принесли свои плоды. Я – нужный и уважаемый член этого общества, что бы я о нем ни думал. Разумеется, в стране, устроенной разумно, я достиг бы много большего и меньшими усилиями, но я родился тут и здесь живу. Все хорошо и правильно, за исключением того, что я все время помню: я – еврей. А я ведь настоящий русский (немец, англичанин, француз, испанец). Я владею языком намного лучше большинства коренного населения этой страны, я в точности такой же по одежде, по привычкам, поведению и отношениям с людьми. Литература и история этой страны – родные мне, они запечатлелись у меня в душе и памяти. Я нужен здесь и уважаем всеми, с кем общаюсь. И одновременно я чужой. Неуловимо я другой, чем те, с которыми хочу быть настоящим земляком. Они это знают, чувствуют и часто, слишком часто дают почувствовать и мне. Поскольку я еврей. И самое обидное, что я себя евреем ощущаю. И друзья мои ближайшие – евреи. С ними мне легко и интересно. Только это дополнительную воздвигает стену между моей дневной, распахнутой, и вечерней, чуть укромной жизнью. Почему мы так и не сумели раствориться? Почему на нас на всех так явственно клеймо (иного не найду я слова) принадлежности к той нации, которую никто нигде не любит? И вполне заслуженно, если поближе присмотреться. Эти юркие, пронырливые, цепкие, настырные, бесцеремонные до наглости, всюду проникающие люди – неужели я такой же только потому, что я из этой же породы? Самоуверенность, апломб, неловко скрытое высокомерие – с непостижимой легкостью сменяются у них пугливостью, униженным смирением, готовностью терпеть обиды и сносить насмешки. Втираются они всюду, куда только удается втереться. Корыстолюбие, угодливость, услужливость – и тут же назойливая тяга к равенству, хотя своим они готовы помогать в ущерб всему. А нескрываемая их симпатия друг к другу и стремление кучковаться среди своих? По самой своей сути торгаши, они готовы заниматься чем угодно во имя процветания и прибыли. За евреев-проходимцев мне так стыдно, словно это моя близкая родня. За что же мне такое наказание? И в том, что их не любят все и всюду – что-то есть, дыма без огня не бывает, невозможно, чтобы ошибались сразу все, везде и все века подряд. Нет, нет, ассимиляция и растворение – единственное, что способно выручить мой низкий и самоуверенный народ. Пусть станет он таким, как я, и я тогда смогу не стыдиться своей к нему принадлежности.

Обо всем этом с разной степенью сдержанности и страдания говорили и писали люди разные – а для примера назову я столь несхожие имена, как Карл Маркс и Борис Пастернак.

Такое вот стремление и невозможность слиться с окружением – терзают, как мне кажется, довольно многих. Сам я это в молодости кратко пережил, потом ушло – и невозвратно, к счастью. Никаких осознанных усилий я к тому не приложил, мне просто повезло.

Когда же это с нами началось? И почему именно с нами так случилось?

Отвечу я сперва вопросом на вопрос: когда, читатель, по твоему просвещенному мнению, прозвучало в первый раз зловещее предупреждение о том, что евреи потихоньку завоевывают мир?

Не напрягайся, друг-читатель, и не торопись, ты все равно не угадаешь, ежели не знал заранее. Этот вопрос я задавал весьма осведомленным людям. Называли мне в ответ века, довольно близко отстоящие от нашего времени. Теперь цитата (честное слово, подлинная):

«Еврейское племя уже сумело проникнуть во все государства, и нелегко найти такое место во всей вселенной, которое это племя не заняло бы и не подчинило своей власти».

Эти слова написал историк и географ Страбон в первом веке до новой эры! Вот еще когда все стало ясно умным людям! Так что мифы христианства только усугубили замеченное много раньше.

Очень, очень рано принялись бежать евреи с того клочка земли, где я сейчас сижу, беспечно разглагольствуя о превратностях национальной судьбы. Этот клочок земли непрестанно топтали орды завоевателей, и в поисках покоя и благополучия отсюда люди уходили. Надо ли говорить, что на такое отваживались люди сильные, активные, готовые трудиться и отстаивать свое существование. Очень часто – с острой авантюрной замашкой. Это были не беженцы (когда бегут, то все подряд и без разбора личных качеств), это были переселенцы-эмигранты, изначально готовые к нелегкой участи пришельцев. Было их довольно много. Еще до Вавилонского пленения в Вавилонии жило такое же приблизительно количество переселившихся евреев, как в самой Иудее. Скапливались они и в других окрестных государствах. Всюду в те века было немало пришлых людей, и к ним терпимо относились, но евреи почти сразу оказались исключением. Они упрямо соблюдали свои странные обряды (обрезание, субботу), поддерживали своих и проявляли раздражавшую других сплоченность. Самое же главное – преуспевали, процветали, а отдельные из них достигали разных административных высот, что уж вовсе непристойно для инородцев. То есть, говоря короче, было все, как и сейчас – а это ли не повод для неприязни? Славились они в те времена как отменно храбрые и верные солдаты – им, бывало, поручали самые опасные – пограничные гарнизоны. Тут непременно приведу я некое забавное свидетельство: писатель того давнего времени Аполлоний Молон не любил евреев так страстно, что пытался опровергнуть общее мнение об их воинской храбрости. Это не храбрость, написал он презрительно, это «безумная и дерзкая отвага». Такая репутация была у наших предков. Не чураясь никакой возможности выжить, занимали они те щели и лакуны, в коих западло было работать коренному населению, – к примеру, охотно служили в таможнях и жандармерии на речных торговых путях (это уже в Греции). И торговали, разумеется, повсюду – обвинение в коммерческой недобросовестности возникло почти немедленно. Конечно, не были они святыми в этом смысле, только с греками им было не тягаться, замечает автор книги, из которой я сейчас обильно дергаю удобные мне факты.

Историк античности Соломон Лурье написал свою книгу «Антисемитизм в древнем мире» еще в начале двадцатых годов. Много лет назад она ко мне случайно попала, и я был просто потрясен тем, насколько ничего не изменилось. Автор цитировал и анализировал сохранившиеся древние тексты и бесчисленные книги своих коллег, настроенных и за, и против. На каких-то страницах этого сухого академического текста я заливался смехом: например, одним из самых распространенных обвинений того времени было еврейское нахальство. Под этим словом подразумевалась та бесцеремонная активность, коей и по сю пору славен мой народ. Но более всего пугало древних единение евреев. Вот как пишет об этом сам Лурье: «Это еврейское государство без территории, эта сплоченность, солидарность и тесная кооперация вызывали сильнейшее недоверие и страх в античном обществе».

Словом, я там вычитал довольно много и советую другим. Но я пока что непростительно отвлекся от той темы, которую затеял. А забрел я в эту историческую даль только затем, чтобы сказать пустые и банальные слова: всегда так было, и неприязнь (до ненависти доходящая) других народов – многие столетия обжигала, отравляла и подтачивала наши души. А мифы христианские – они только добавились к тому, что уже было многие столетия до них. И безнадежные желание и жажда быть как все – одно имели утоление и выход: согласиться, что евреи – в самом деле пакостный и вредный человечеству народ. И начинали мы смотреть глазами наших осудителей. И смотрим до сих пор, если признаться честно. А такого рода взглядом можно многое увидеть, ибо мы и впрямь весьма разнообразны и полярны в наших качествах (выражаясь мягко и осмотрительно). К тому же очень ярки мы и интенсивны как в высоких, так и в низких проявлениях. Наблюдая взглядом пристальным, к тому же заведомо неприязненным (в силу вышеназванных мотивов), каждому легко и просто углядеть лишь низменную часть. Отсюда – и такое редкостно огромное количество хулы в свой адрес.

Тут читатель памятливый с легкостью схватит меня за руку: так ты ведь изложил как раз ту точку зрения, что ты упоминал в самом начале – дескать, от большой психологической пластичности мы просто смотрим на себя глазами окружающих. Нет, отвечу я, разница есть. То пристальное и зоркое (сплошь и рядом – осудительное) отношение к собственному народу, которое я описал только что, – проистекает из желания видеть лично себя в лучшем свете, как бы отделиться и обособиться от мало симпатичной общей массы, кажущейся слитной неприязненному взгляду. Я не такой, как эти, я хороший, хоть я и еврей. Такое отношение к восточно-европейскому еврейству открыто культивировали, например, немецкие евреи, полагавшие себя такими культурными и высокоразвитыми, такими немцами, что вовсе были им не соплеменники те темные замшелые евреи, что, к примеру, жили в Польше и на Украине. Что судьба их оказалась одинаковой, не стоит и напоминать. Короче, я о том, что наше осудительство своих – оно от острого желания возрадоваться собственному иллюзорному слиянию со всем человечеством. Когда б на это человечество мы посмотрели столь же проницательно, у нас это желание весьма ослабло бы. Но мы ко всем подслеповато снисходительны. И мы веками жарко жаждем слиться с большинством. Увы, но так устроен человек, не мне его за это порицать.

В Израиле нас ожидало болезненное сокрушение мифа о вековечном единении еврейства. Наша пресловутая пластичность сыграла с нами забавную и горестную шутку: сюда приехали евреи самых разных национальностей. Нет, я нисколько не оговорился: приехали яркие представители тех народов, среди которых они жили. И трещины разлада и непонимания тут пролегают по линиям совершенно неожиданным. Евреи светские и евреи религиозные, евреи восточные и западные. Ибо евреи из Марокко и Узбекистана, из России и Йемена, из Эфиопии и Грузии – так похожи на народы тех стран, откуда вышли, что порой с трудом находят общий язык, и легкий оттенок снисходительного презрения витает в наших разговорах друг о друге. Те слова, что говорят порой о соплеменниках российского розлива разные высокие раввины (люди с очевидностью глубокой веры и столь же недалекого ума), – составили бы счастье для любой черносотенной печати. Но невидимые миру трещины проходят и между евреями религиозными, ибо сильно разветвились за века их религиозно-партийные пристрастия. Запрет на осуждение друг друга соблюдают они тщательно и прочно, только нет-нет, а проскользнет их подлинное отношение к позорно заблуждающимся единоверцам. А порою этот чисто идеологический разлад всплывает вдруг отчетливо и ярко. И тогда такое можно прочитать, что хочется составить том по типу тех, что называются «Евреи шутят», и назвать эту заведомо толстую и удивительную миру книгу – «Свод еврейской глупости». Я поясню это простым примером.

В городе Харькове живет некий почтенный еврей Эдуард Ходос. Он человек почтенный в полном смысле слова, ибо возглавляет городской Еврейский совет. Человек видный и состоятельный, он часто дает интервью и даже написал две книги (у одной из них знакомое название – «Моя борьба»). У него есть лишь одна, чисто человеческая слабость: он не любит хасидов. Но не всех, а именно хасидов Любавичского Ребе (который возглавлял движение Хабад). Так вот, в одном из интервью он объяснил читателям, что Монику Левински натравил на ширинку президента Клинтона именно Хабад, поскольку это был один из способов скинуть Клинтона и подвинуть ближе к власти государственного секретаря, который втайне сам – хабадник (бедный секретарь и знать, естественно, не знает о своем скрытом религиозном пристрастии). А из книжки этого мыслителя я вычитал историю (и кровь похолодела в моих жилах) о происхождении денег у приверженцев Любавичского Ребе. Эдуарду Ходосу идея эта в голову пришла (он так и пишет), когда он случайно как-то вечером посмотрел по телевизору передачу о послевоенной тайной жизни в Америке того самого знаменитого фашиста Мюллера (из «Семнадцати мгновений весны», добавлю я для демонстрации своей осведомленности). И осенило Ходоса пронзительное озарение (вслушайтесь в логику): если столько лет был еще жив Мюллер, то значит – жив был и Борман, а значит – пресловутые огромные деньги нацистской партии были им не спрятаны, а переданы кому-то! А кому именно – ты уже догадался, читатель? Вот отсюда и возникли у Хабада его средства для распространения по миру. Самому отпетому антисемиту в голову такое бы не пришло, а если бы пришло, то он бы промолчал, чтоб не осмеяли даже единомышленники.

А признаться честно – мне было чуть грустно, когда лопнул в моей картине мира этот красивый черносотенный миф о нашем единстве.

Забавно, что роль некоего обобщенного еврея исполняет в наше время Израиль. Я не говорю о том, что постоянно он оказывается в фокусе внимания других народов, – нет, я о самих евреях говорю. Чем дальше от Израиля живет еврей, тем больше он его любит и тем больше он имеет всяческих советов и претензий. Евреи всего мира не сводят с Израиля глаз (и я их понимаю), одобряя или осуждая его как некоего близкого, но недалекого родственника, довольно симпатичного Изю, за которого попеременно чередуются то стыд, то гордость. Чаще всего Изю осуждают: что это он столько лет никак не сыщет общий язык со своими соседями! То он заносчив и задирист не по чину, то – еще хуже – позорно мягок. С обвинением последним я довольно часто сталкиваюсь, будучи в Америке. Ко мне почти что в каждом городе приходят за кулисы или ловят меня в антракте старики, с которыми проистекает практически один и тот же разговор:

– Вы, кажется, живете в Иерусалиме? – утвердительно спрашивает собеседник. Я киваю головой.

– И вы туда вернетесь?

Я опять киваю головой.

– А когда?

Я отвечаю.

– Пожалуйста, когда вернетесь, сразу передайте вашему правительству: ни шагу назад!

И собеседник отпускает меня с чувством замечательно исполненного национального долга. А тот факт, что где я, а где правительство – его не просто не волнует, он уверен, что мы все тут – воедино. Ах, когда бы это было так!

Есть один еврейский писатель (автор интересной русской прозы), у которого, когда он пишет публицистику, есть два всего врага: оставшиеся в России евреи и Израиль как таковой (хотя Израиль – враг любимый, ибо родственник). Российских евреев он клеймит не всех подряд, а только своих коллег по перу. Зато клеймит за подлинное злодеяние: когда он жил еще в России, то они его не допускали разрабатывать ленинскую тему, а он развить бы образ Ленина мог более талантливо и глубоко. Ну, после этого о нем, казалось бы, уже не стоит говорить серьезно, только он все время пишет нечто пылкое, ругая упомянутого Изю и обучая его жить. А главный тезис тот же: никакой позорной мягкости, вперед и до победного конца! А слова и оскорбления, которые при этом он употребляет, не могу здесь привести даже я, любитель вольной лексики. Естественно, этот учитель жизни проживает в Германии, так что ему и карты в руки в смысле понимания ничтожных Изиных проблем.

Есть еще одна забавная идея о причинах нашей самонеприязни. Мы, дескать, такую подсознательную чувствуем семейственность в отношениях друг к другу, что не можем мы не быть пристрастны, а уж как мы осудительны по отношению к любой родне – известно каждому. Я бы не скидывал эту идею со счетов, хотя она мне кажется чуть смешноватой. Но тут, в Израиле, – я к ней вернулся уже с меньшим недоверием. Мы все тут чувствуем себя как дома, а к домашним всех мастей – известно требовательное и безжалостное отношение. Как и в целом – требовательность и придирчивость к естественному (и родному) месту обитания.

О, как неистовствуем мы, живя в Израиле! За что мы его только не поносим! Как-то неохота и перечислять. Одну только историю я непременно расскажу – о дьявольской бездушности страны, где мы так обреченно прозябаем. Жил некий средних лет еврей в России где-то. Заболели почки. Сразу обе. И врачи сказали сразу: делать операцию бессмысленно, вы безнадежны, жить осталось месяц или два. И от отчаяния (только от него) еврей этот приехал умирать в Израиль. Многие к нам приезжают, заболев. Израиль в этом смысле превратился в некий госпиталь, куда берут безоговорочно и невозбранно и немедля лечат. Многие после того и уезжают. На здоровье, можно лишь гордиться пропускной способностью и сумасшедшим гуманизмом этой клиники, имеющей полным-полно других забот. Но я отвлекся. Осмотрели человека местные врачи, и покачали головами, и назначили, конечно, пенсию, поскольку – полный инвалид, ни о каком труде не может быть и речи. Получал он пенсию, пока что вовсе не собрался умирать, а вскоре лег на операцию – врачи решили, что в таком безвыходном и очевидном случае имеет смысл рискнуть. И полностью вернули человека к жизни. Полностью буквально, встал из-под ножа совершенно здоровый человек. И в связи с этим через год, когда настало время подтвердить инвалидность, ее не подтвердили, и его лишили пенсии. Какой тут шум поднялся и какие жалобы на медицинскую бездушность! Я, эту историю услышав, решил провести собственный психологический эксперимент. Я принялся везде ее рассказывать. Почти до самого конца меня выслушивали нехотя, вполуха, ибо разговорное пространство сильно тут насыщено рассказами о том, как жизнь вернули, но едва только текли слова, что пенсии лишили, одинаково у большинства реакция звучала:

– Какие сволочи!

Однако же, с чего я так раскукарекался? Ведь никого ни в чем ни убедить я не хочу, ни порицать я никого не собираюсь – так, беседую. Но у меня в блокноте давнем некий эпизод записан, тут он будет кстати. У меня помечено, что дело было в Харькове когда-то (Ходосу – мой пламенный привет). Ехала в автобусе большая группа старших школьников, а с ними – почти столь же юный их руководитель. Явное, как говорилось так недавно, лицо еврейской национальности. Школьники галдели, спорили, вопили, их вожатый тихо их пытался урезонить, но напрасно. Вдруг он громко выговорил:

– Слушайте!

От неожиданности наступила тишина, и, в эту звуковую щель просунувшись, вожатый им сказал:

– Вы себя ведете, как болтливые попугаи и упрямые ослы!

Молчание еще слегка продлилось, а вожатый улыбнулся и сказал:

– Я дал намек!