Познакомимся

Итак, я – Артем. Об остальном по порядку. Я не знаю, есть ли вообще люди на свете, которые умеют написать о себе. Ну, то есть О СЕБЕ. Я понимаю, что рефлексия – это что-то такое замечательное и очень нужное, но когда тебе предлагается отрефлексировать не какой-то свой выборочный конкретный поступок или ситуацию, а целиком человека – всю его, по-хорошему, сознательную жизнь – это да, это большая печаль, и много-много вопросов на тему: а как бы так и душой не скривить, и не раскрыть все карты одновременно. В конце концов, это же не должно быть похоже на исповедь. Ну, или на монолог пациента у невропатолога. С другой стороны, в игру «отыщи-ка у себя грехи, и расскажи о них остальным» я играю достаточно часто – пожалуй, даже чаще, чем хотелось бы. Пишу отчет, а в отчете надо указать недостатки. «Что, как думаете, в вашей работе можно было бы улучшить?» - это я слышу постоянно. И сам говорю, чо уж. С того момента, как я пришел в школу, у меня не пропадает ощущение, что педагогическое сообщество тем только и занимается, что – со всем доступным ему скепсисом - смотрится в зеркало. Ищет, значит, к чему бы придраться. И ладно бы только к себе, так нет. Под собой в школе понимается весь коллектив: рассмотрел прыщ у себя – передай соседу. И наоборот. Нет, я не жалуюсь, вы не подумайте. Иногда прямо в воздухе висит – что да, нужно, необходимо. Иногда это даже весело. Приплетешься, бывало, к завучу после чего-нибудь действительно ахового, и так и подмывает сказать: «Привет, мамочка, вот я и обделался». Смотрите, я только попытался вводную написать, а уже и не нужно объяснять в подробностях, какого рода трудности испытывает моя, как педагога, психика. Если к вам на конкурс придут работы от людей, которые о проблемах с собственной головой не напишут ни слова, не верьте им. Скрытных педагогов не бывает. Я каждый рабочий день захожу в свой кабинет, как в аквариум. Двери закрыты, стены не особо прозрачны, ок, но о всем, что я тут с детьми сделаю, я все равно буду рассказывать направо-налево. Есть много неправды (или, вернее, самообмана) в том, как педагоги заламывают руки об объемах письменной отчетности, которую им приходится вести. Ну не откровенности мы боимся, а слога. Я лично не могу испытать ни гордости, ни сожаления, ни вообще никакой эмоции, когда составляю отчет, в котором качество знаний фигурирует исключительно в процентах, а весь учебный процесс складывается в какую-то бесконечно кривую, эм, кривую. Договорившись до того, что педагог - человек в предельной степени открытый и откровенный, я, разумеется, сделаю оговорку о соблазнах. Их в моей профдеятельности и около нее - полно. Первый и самый страшный соблазн – давить на жалость. Нет, не в том смысле, что жалкий я. То есть и черт бы с ним, если я так и выгляжу, когда захожу в магазин после работы (не будем уточнять - зачем), а на пиджаке все еще висит бейджик и глаза все еще остаточно фосфорецируют. Нет, речь о том, как это бывает замечательно придти на городское методобъединение, и уцепившись за любую обсуждаемую там тему, вывести разговор на свою специфику. Специфика! Вы ведь, наверное, еще не все в курсе, но я работаю не просто в школе. Или как это сказать. В общем, это учреждение первого и второго вида, и я надеюсь, что сами эти римские циферки говорят вам много чего. Люди сторонние, ненароком забредшие на нашу территорию, будь то коллеги из массовой школы или даже министерские работники, которым мы почему-то подчиняемся, - все они испытывают в процессе целый спектр ощущений, никуда не денешься. Будь ты хоть трижды сухарь, но сначала тебе будет неловко. Здесь же полное здание инвалидов, и ты уже готов почувствовать запах карболки, оглядывая всех вокруг, как оглядывается человек, попавший в травмпункт: кто все эти люди, и что с ними не так? Потом тебе может стать страшно. Жутковато даже. Дай бог, если ты просто гость, сколько угодно почетный, и по лицу читается: вот сейчас досижу, аккуратно дойду до порога, а потом рвану что есть силы куда подальше – и постараюсь забыть, чему сейчас был свидетелем. Или, лучше, слушателем. Есть такие, да. Я их ни разу не осуждаю. Когда я только пришел в школу, меня, понятно, отправили на открытое занятие к бывалому педагогу. Прожженному, я бы даже сказал. У нее все шло так, как оно и должно идти – она рассказывала, дети слушали, доска полнилась записями. Все было совершенно ОК, до тех пор, пока не заговорили дети. Когда ты впервые слышишь, как симпатичная девчушка говорит потусторонним басом, а крепко сбитый парень-выпускник начинает с фальцета, и только положив руку на основание шеи (чтобы чувствовать вибрацию), более-менее выравнивает тембр. Когда ты все это слышишь и пытаешься хоть как-то сочетать с тем, что видишь – а видишь ты перед собой совершенно обычно и современно выглядящих тинейджеров – вот тогда и наступает момент КД. Сила диссонанса, конечно, зависит от личного уровня впечатлительности. Мне рассказывали, что люди устраивались на работу, а после первого же такого вот столкновения с реальностью – подавали заявления на увольнение, не дождавшись окончания первого рабочего дня. Я вот – и я не знаю, насколько это повод для гордости – остался. Прозвучит бесконечно пафосно, но желание помочь этим ребятам в конечном итоге перебороло все страхи. Я, понятно, не супермен от рождения, но стать им волею собственного выбора вот эти три года назад у меня представилась самая настоящая предельно ощутимая возможность. Самым чудовищным, конечно, был страх непонимания. Он, если быть совсем уж честным, в какой-то своей части не ушел до сих пор. Сейчас, освоив калькирующую жестовую речь до той степени, в которой она мне необходима для объяснения материала, я не очень понимаю, как мне вообще удавалось проводить уроки в самом начале своей работы с глухими. О слабослышащих – речь отдельная. О кохлерно имплантированных – еще отдельнее. У меня в классе есть они все, и это только часть проблемы, которая становится во весь рост, как только ты переходишь на уровень «дорогие ребята, сегодня у одних из вас будет контрольная по норме, а часть из вас будет выполнять задания по ВСП- и ЗПР-программам, и еще мне надо все это устроить таким образом, чтобы никто из вас не почувствовал себя ущербно.» Урок один, детей немного, но все они – действительно разные. Поди научись их учить. Научись, побейся головой об стенку (иногда фигурально выражаясь, иногда - буквально), еще раз научись, и еще раз, и еще. Есть, конечно, бонус к мотивации, и чаще всего он приходит к тебе, когда ты – а бывает и такое – почти совершенно обессилен. Любой прогресс, сколь угодно малый, делает тебя счастливым. Прогресс у детей, а счастлив ты. Не знаю, как это у них получается, но иногда этим маленьким бесятам действительно удается сделать меня счастливым. Почти что до розовых соплей, нет, ну в самом деле. Наверное, в этом-то и есть соль педагогики. Точнее не скажу, я все еще распробываю. Впереди – окончание полного высшего по другой уже (но тоже педагогической) специальности. Удивительно приятно думать о том, что диплом я получу, имея за плечами четыре года полноценной полнокровной работы по профессии. Впереди – второе высшее по дефектологии. Я уже, кажется, привык к мысли о том, что я буду еще и сурдопедагогом. И сурдопереводчиком. Профессиональным таким, быстроруким в любого уровня РЖЯ. Что еще. Еще я единственный в городе парень, преподающий в младшей школе. Если вы думаете, что я испытываю по этому поводу какие-то комплексы, то вы, э, правы. Только совсем не потому, что дело это, дескать, не мужское. Ну просто я же помню, как сам не так уж и давно воспринимал свою первую учительницу. Вообще, это вполне устоявшееся выражение, даже если под ним пусто и гулко, как в подвале: «моя вторая мама». «Мой второй отец» звучит, согласитесь, достаточно сомнительно. Не очень понятно, как это укладывается в головах детей – и иногда я всерьез размышляю на тему: а хватает ли моим детям вот этого пресловутого женского участия и заботы. Все-таки у нас интернат, круглосуточное проживание, а я, кажется, действительно суров – да и каким я еще, спрашивается, должен быть. Меня заботит их успеваемость, и здесь я относительно всесилен, и в целом мы очень неплохо сработались и сжились, но вот в плане семейной материнской функции меня спасают только, э, воспитательницы. Слава богу, у нас в школе есть такой институт, и в том, что они в достаточной степени женственны, чтобы дополнить мою работу, я уверен тысячепроцентно – у меня в свое время даже и девушка была из их числа. Но это уже, разумеется, совсем другая история. Подытоживая это (точно ли это оно?) эссе и переходя к моим нынешним занятиям, я бы хотел выразить надежду и уверенность, что моя большая и протяженная во времени привязанность к летним детским лагерям в обозримой перспективе сможет значительно более тесно сочетаться с моей основной педдеятельностью. Набрать отряд, а то и не один, из глухих ребят, и провести с ними лето так, как это у них ни разу еще не было (они чрезвычайно одиноки, и особенно в летние месяцы, когда разъезжаются по домам), - эта мысль не оставляет меня уже два года, и было бы непростительно разумно с моей стороны не пообещать себе и вот, например, вам – что в ближайшие год-два я это обязательно осуществлю, чего бы это мне ни стоило. Вообще, впереди много всего. Удачи мне, что ли.