Рыбникова М.А. Избранные труды

Мария Александровна Рыбникова

ИЗБРАННЫЕ ТРУДЫ

РАЗГОВОРНАЯ ФРАЗЕОЛОГИЯ В ЯЗЫКЕ МАЯКОВСКОГО
I
В нашем литературоведении особенности лексики писателя, его словарь принято изучать в связи с избираемой автором темой. Однако не только словарь, но в еще большей мере фразеология, идиоматические словосочетания, поговорки, пословицы придают языку тематическую и эмоциональную окраску, которая определяет качество языка, его своеобразие.
В живой разговорной речи есть много словосочетаний, которые используются для целей выразительности на правах устойчивых семантических единиц.
Фразеологические сочетания передают состояние человека (физическое, психическое), говорят о его внешности и внутреннем мире: «молоко на губах не обсохло», «как выжатый лимон», «с неба звезд не хватает», «гол как сокол»; содержат определение и оценку действия: «плестись в хвосте», «лизать пятки», «драть горло», «положить на обе лопатки»; служат для характеристики обстоятельств действия (как? почему? где? когда?): «с бухты барахты», «ни взад, ни вперед», «скуки ради», «у черта на куличках», «при царе Горохе».
Во всех приведенных примерах налицо яркая эмоциональная оценка. Экспрессивность разговорного фразеологического сочетания обычно выше, чем соответствующего книжного синонима.
Сравним:
Победить, одолеть.— Положить на обе лопатки.
Отказаться от своих слов.— На попятный двор.
Очень хорошо.— Отдай все, да мало.
Он похудел.— Кожа да кости.
Фразеологическому сочетанию присуща гипербола, присущ юмор. Маяковский, создавая свой стиль, настойчиво искал наиболее острых средств выразительности. Он мыслил гиперболами и боролся оружием смеха. Устойчивые фразеологические сочетания — пословица, поговорка — не случайно вошли в его язык как органический элемент стиля; они как нельзя более ему соответствовали.
Язык поэзии Маяковского, подобно языку Крылова, Грибоедова, Пушкина, Гоголя, непрерывно обогащался элементами живой разговорной речи, притом не только ее лексикой, но и фразеологией.
Говоря о своей работе над стихотворением «Сергею Есенину», Маяковский среди других приводит такой пример:
«Как же сделать эти строки еще более контрастными и вместе с тем обобщенными?
Беру самое простонародное:
— нет тебе ни дна, ни покрышки,—
— нет тебе ни аванса, ни пивной.
В самой разговорной, в самой вульгарной форме говорится:
— ни тебе дна, ни покрышки,—
— ни тебе аванса, ни пивной.
Строка стала на место и размером и смыслом». («Как делать стихи?», X, 234—235.)
Ходовые, общеупотребительные «речения» привлекали Маяковского их живым синтаксическим строем, задорностью, ядовитостью и остротой.
Использование Маяковским элементов живой разговорной речи делало его язык все более простым и понятным для читателя. Находя у Маяковского в изобилии русские идиомы, слушатели и читатели воспринимали язык великого поэта Октябрьской эпохи
как нечто близкое и доступное.
0 морфологических особенностях лексики Маяковского Л. И. Тимофеев пишет, что они «передают такое восприятие мира человеком, которое требует предельно резкого выражения, максимальной субъективно-оценочной окраски речи»¹.
Не только существительные «хлебище», «мыслишки», «адище», глаголы «издинамитить», «взорлить», разительные по смелости оксюмороны*, сравнения и метафоры, но и взятые из живого разговорного языка фразеологические сочетания в частности поговорки, служат той же цели: избежать полутонов, дать явление оценочно и резко.
Как? — В хвост и гриву.— Без задних ног.
Где? — У черта на куличках.
Что делают? — Гнут в бараний рог.— Взяли за горло.—
Потеют до седьмого пота, и т. д.
Все эти обороты, как было уже сказано, чужды серединной оценки, в них всегда дается крайняя мера: или это отлично, или это скверно, середины нет. Маяковскому — пропагандисту, сатирику, «горлану-главарю» — язык бытовых разговорных оборотов, всегда оценочных и резких, был сроден. Он использовал его главным образом в своем революционном творчестве как одно из средств выразительности, рядом с особого рода лексикой, синтаксисом и ритмом.

И так же как Грибоедов, Гоголь и другие большие русские писатели, Маяковский не просто механически привлекает ходовые фразеологические сочетания и поговорки. Они для него материал, сырье или образец. Не сразу догадаешься, что «ни тебе аванса, ни пивной» сделано по образцу «ни тебе дна, ни покрышки», а между тем это так.
Количество вводимых в речь фразеологических оборотов меняется у Маяковского в зависимости от установки автора в том или другом периоде его творчества. Меняется степень и характер переработки — также в зависимости от тематики и общей интонации.
Покажем сначала примеры различной степени переработки
Маяковским фразеологических сочетаний, поговорок и пословиц.
I. Случай ввода без изменения
1) Вновь
своя рубаха
ближе к телу?
(VIII, 42)
2) Пусто —
ни слова —
тишь да гладь.
(VIII, 49)
3) возьмем и подложим им свинью.
(Ш, 34)
II. Небольшая переработка
1) «По Сеньке и шапка» —
А зачем
вообще
эта шапка Сене?
(VIII, 34)
2) «Мамай прошел»—
Что здесь?!
Гуляла мамаева рать?
(III, 139
3) «Проторенная дорожка»—
... путь,
чтобы протоптанней
и легше?
(VIII, 20)
III. Новообразование по аналогии
1) «Жить своим домком»—
Столетия
жили своими домками,
и нынче зажили своим домкомом!
(VI, 101)
2) «Ему и книги в руки»—
Ему и в руки вожжи.
(III, 135)

IV. Коренная переработка ходового речения
«Старая песня»; «как белка в колесе»—
В этой теме,
и личной,
и мелкой,
перепетой не раз
и не пять,
я кружил поэтической белкой
и хочу кружиться опять.
(VI, 75)
III
В произведениях Маяковского до 1917 г., вернее до «Мистерии-буфф» и «Окон РОСТА», можно встретить ряд книжных изречений, идущих то от библии, то от молитвы, то от летописей:

смелостью смерть поправ.
(I, 73)
«Кесарево кесарю — богу богово».
(I. 137)
«Распни,
распни его!»
(I, 192)
... тело твое просто прошу,
как просят христиане:
«Хлеб наш насущный
даждь нам днесь».
(I, 203)
«Война и мир» начинается так:
Хорошо вам.
Мертвые сраму не имут.
(I. 225)
«Око за око» в стихотворении «Ко всему» повторяется дважды
(I, 111).
Этих примеров достаточно для характеристики фразеологии раннего периода творчества Маяковского. Книжные истоки ее очевидны. Поэт, желающий порвать с культурой старого мира, гласящий о пришествии нового человека, создающий совершенно новую поэзию и новый стиль, строит эту свою новизну частично из элементов старой книжной культуры.
Для поэзии Маяковского 1912—1916 гг. характерно использование таких ходовых литературно-книжных словосочетаний, как «ломать руки», «заломить руки», «истекать кровью», «покрываться смертельной бледностью», «искупить грех», «бросать вызов», «затравленный зверь», «солнце Аустерлица», «Аркольский мост», «вавилонская башня», «золотые россыпи», «терновый венец» и т. д.
Взяв ходовой оборот «ломать руки», Маяковский до неузнаваемости его переделывает: кто же изласкает золотые руки,
вывеской заломленные у витрин Аванцо?..
(I. 43)
слезя золотые глаза костелов,
пальцы улиц ломала Ковна.
(I, 66)
Я
если всей его мощью
выреву голос огромный,—
кометы заломят горящие руки...
(I, 138)
а у мчащихся рек
на взмыленных шеях
мосты заломили железные руки.
(I, 151)
это целые полчища улыбочек и улыбок
ломали в горе хрупкие пальчики.
(I. Ю1)
Сочетание «покрыться смертельной бледностью» у Маяковского также служит материалом для самостоятельного образа:
Уже у Ноева оранжереи
покрылись смертельно-бледным газом!
(I, 72)
Язык Маяковского — автора «Облака в штанах» частично близок литературно-книжному языку того времени. Маяковский широко использует взятые из него речения, привычные обороты литературно-интеллигентской речи и одни из них, такие, как «око за око», «хлеб наш насущный даждь нам днесь», не изменяя, вставляет в свои стихи, другие же, например «заломить руки», «покрыться смертельной бледностью», переделывает нередко до неузнаваемости. Наличие устойчивых фразеологических сочетаний этого типа объясняется тем, что Маяковский в 1912—1916 гг. еще не знал рабочего читателя, и, конечно, содержанием поэзии Маяковского этих лет, ее трагической напряженностью.
Переход Маяковского к широкому использованию живого разговорного язык совершается в первые годы революции. Однако он намечается уже в некоторых ранних произведениях:
главным образом в сатирических «гимнах» * и отчасти в поэмах.
В поэмах и трагически окрашенных лирических стихотворениях Маяковский некоторое время почти не называет своего врага.
Его основная тема — боль, ненависть к существующему строю.
Этот враг впервые прямо назван в «гимнах», где «Маяковский дает уже целую галерею образов, каждый из которых приобретает гораздо более четкие социальные очертания, а тем самым и сатира приобретает более точный социально-политический адрес»². Это прикосновение к реалистически более четкому образу вызывает к жизни иную стихию речи. Мы находим ее в сатирических стихотворениях «Гимн критику» и «Внимательное отношение к взяточникам». В первом из них есть такие ходовые речения (уже не книжного, а разговорного порядка):

Мальчик — не мусор, не вывезешь на тачке.
(I. 83)
способность вникать легко и без мыла...
(I, 83)
Когда он вырос приблизительно с полено
и веснушки рассыпались, как рыжики на блюде,
его изящным ударом колена
провели на улицу, чтобы вышел в люди...
(I, 83)
Здесь встречаем мы ходовые разговорные обороты: «вывезти на тачке», «влезть без мыла», «выбросить на улицу», «выйти в люди». Таков же и конец стихотворения:
Вы думаете — легко им наше белье
ежедневно прополаскивать в газетной странице!
(1,84)
Столь же насыщено просторечием и стихотворение «Внимательное отношение к взяточникам». Обыгрывание пословиц и поговорок встречается и в других ранних вещах Маяковского.
Но подобных примеров мало, их нужно выискивать. Более показательно следующее: русскую пословицу «Что посеешь, то и пожнешь» Маяковский поименил и в такой сугубо книжной строке:
Севы мести в тысячу крат жни!
(I, 111)
Итак, стиль раннего Маяковского не исключает употребления пословиц, но по сравнению с пооктябрьскими стихами поэта для него характерна отчужденность от ходовой разговорной фразеологии.
IV
После революции Маяковский становится поэтом-агитатором. С изменением политической обстановки коренным образом изменяется и тематика Маяковского и, следовательно, его стиль.
Кажется, во всей истории литературы нет другого столь же разительного примера такой крутой и резкой перестройки поэта в обстановке новой политической атмосферы. На сцену явился новый читатель, строитель новой жизни; повысилась роль газет,
изменилось лицо журнала, поэт вышел на новые подмостки, для новых речей, перед новым слушателем — все это обусловило новое содержание и новую форму.
«Окна РОСТА», по свидетельству Маяковского, «это — обслуживание горстью художников, вручную, стопятидесятимиллионного народища. Это — телеграфные вести, моментально переделанные в плакат; это декреты, сейчас же распубликованные
частушкой» («Только не воспоминания...», X, 279—280).
Работа над «Окнами РОСТА» сыграла громадную роль в создании нового стиля, одним из элементов которого явилась разговорная фразеология. Вот примеры использования фразеологических сочетаний и оборотов в «Окнах РОСТА» почти без изменения их:
Сижу у моря
и жду погоды.
Не просидеть
еще бы годы.
(IV, 66)
На нас Антанта бронированная перла.
И то не могла нас взять за горло.
Так, конечно же, уйдет без задних ног
Этот злющий империалистический щенок.
(РОСТА, № 63; IV, 139)
В третью годовщину
небо
от натуги
кажется с овчину.
(РОСТА, № 398; IV, 223)
В «Окнах РОСТА» «Слегка подновленные пословицы» (IV, 96):
Нашла коза на камень.
(О Юдениче под Петербургом, IV, 96)
Дальше едешь —тише будешь.
(О Вильсоне, едущем в отпуск, IV, 96)
На девятом рисунке того же «окна», озаглавленном «Деникин под Киевом» (кулак красноармейца тяжело опускается на голову Деникина), подпись:
Сеньку по шапке.
(IV, 96)
(Контаминация двух идиом: «дать по шапке» и «по Сеньке и шапка»)
Чем дальше идет работа Маяковского над плакатами, над агитстихами, тем больше наблюдается внедрение в его речь бытовой разговорной фразеологии, но уже во все большей переработке. Фраза агитстихов 1922 и последующих годов сложнее, чем короткие предложения «Окон РОСТА», сама тематика шире, и мы наблюдаем здесь более богатое и эффективное в смысловом отношении использование ходовых фразеологических оборотов.
Так, в агитстихах 1924 г. встречается уже такого рода «освоение» поговорок:
Всех горланов
перегорланит
и без мыла
прет в парламент.
(V, 42)
(Ср. в «Гимне критику»: «способность вникать легко и без мыл а».)
1 На рисунке — польский пан.

Филиппов —
не из мелочей,—
царю он
стряпал торты.
Жирел
с продажи калачей —
и сам
калач был тертый.
(V, 44)
Папаша потрогает сынку бочок,
нарвет ушей с него полный пучок.
(V, 52)
V
Чтобы более точно определить функциональную роль фразеологии устной речи в творчестве Маяковского, возьмем «Мистерию-Буфф» (вторую редакцию) * и уясним себе, где и для каких целей поэт на данном этапе своего творческого развития использует интересующий нас материал.
Разделив героев пьесы на два лагеря — «чистых» и «нечистых», т. е. буржуазию и пролетариат,— Маяковский наделил каждую группу особой речью. В пьесе нет индивидуальной речевой характеристики лица (за исключением, пожалуй, «дамы с картонками» и соглашателя), но имеется обобщенная речевая характеристика.
Негус, Ллойд-Джордж, немец, купец говорят грубо, их язык— площадная перебранка. Рабочие (фонарщик, швея, машинист, батрак) говорят языком ораторских выступлений, а местами их речь носит песенный склад.
Две основные языковые стихии, на которых базируется Маяковский, диалог и ораторская речь, нашли в драматической форме органическое выявление в языке реплик и монологе.
Вот типичная для пьесы перекличка голосов «чистых»:
Клемансо.
Господа!
Мы все такие чистые.
Нам проливать за работой пот ли?
Давайте заставим нечистых, чтоб они на нас работали.
Интеллигент.
Я бы их заставил!
Да куда мне —
чахл!
А из них любой — косая в плечах.
Л л о й д-Д ж о р д ж.
Боже сохрани драться!
Не драться,
а пока выжирают меню,
пока восседают,
пия и оря,
возьмем и подложим им свинью...
(III, 133-134)

Перед нами диалог, насыщенный разговорно-фразеологическими сочетаниями, обычно без переработки: «косая в плечах», «подложим свинью».
Текст ролей буржуазных персонажей сплошь построен на разговорных выражениях, которые звучат как вульгаризмы:
Негус.
С голоду п о д о х н е ш ь, пока гора-то...
(III, 129)
Купец.
• Спекулировал.
В Чека сидел раза три.
А на черта мне теперь эти деньги?!
Китаец.
Плюнь да разотри!
(III, 129—130)
Примыкают к группе «чистых» также Вельзевул с чертями и Мафусаил со святыми. Они говорят тем же языком грубоватого просторечия:
Вельзевул
(смущенно).
Ну, вот!
В чужой монастырь
Со своим уставом.
Поп
(подталкивая Вельзевула).
Скажи,
скажи про адскую печь им.
Вельзевул.
Говорил —
не слушают.
Крыть нечем!
(III, 179)
Мафусаил.
Чем же нам теперь грешников крыть?
Придется лавочку совсем закрыть.
(III, 195)
Во всех этих случаях Маяковский особо подбирает фразеологические выражения с целью дискредитации говорящего: низменная природа буржуазии, ее жадность, наглость и предательство раскрываются в коротких и грубых выкриках паши, негуса, купца, Мафусаила и Вельзевула.
Каков же язык другой группы персонажей — «нечистых»?
Вот как рассказывает фонарщик о чудесах увиденного им нового мира:
Не могу!
Такая
косноязычь!
Дайте мне,
дайте стоверстный язычище.
Луча чтоб солнечного ярче и чище,

чтоб не тряпкой висел,
чтоб раструбливался лирой,
чтоб этот язык раскачивали ювелиры,
чтоб слова соловьи разносили изо рта...
(III, 213)
Как видим, автор сознательно делает язык этой группы чистым, литературным языком ораторской речи или революционной песни, а иногда и оды.
Вот голоса рабочих в конце второго действия.
Сапожник*
Там всем победителям отдых за боем.
Пусть ноги устали, их в небо обуем!
Хор.
Обуем!
Кровавые в небо обуем!
Плотник.
Распахнута твердь
небесам за ограду!
По солнечным трапам,
по лестницам радуг!
Хор.
По солнечным сходням,
качелями радуг!
Рыбак.
Довольно пророков!
Мы все Назареи!
Скользите на мачты,
Хватайтесь за реи!
(III, 62-63)
Мачты, реи, небо, радуги, облака, пророки — вот лексика, которой наполнена речь сапожника, плотника и рыбака. Гиперболизм, восклицательные предложения — и ни одного чисто разговорного фразеологического выражения, поговорки или пословицы. В репликах прачки или кузнеца можно найти отдельные разговорные речения, в частности небольшое количество просторечных выражений, но в основном язык группы «нечистых»
«раструбливается лирой».
Обратимся теперь к поэме «150 000 000». Это «резолюций кровавая Илиада», в ней действует Иван, в ней показана классовая борьба в мировом масштабе, победа трудящихся над капиталистами. Иван — это революционный народ-победитель. Не об этом ли Иване говорил спустя несколько лет Максим Горький в статье «Анонимам и псевдонимам»: «...В Союзе Советов ныне работает не Петр Великий, а Великий Иван — рабочий и крестьянин под одной шапкой»?³
Иван — героическая фигура, показанная гиперболически, сказочно. Вудро Вильсон — обобщенная сатирическая маска классового врага. Линия Ивана (героика поэмы) дана в стиле патетическом, так же как линия «нечистых» в «Мистерии-Буфф». И как в «Мистерии-Буфф» язык «нечистых» олитературен, очищен, так и в поэме «150 000 000» подвиги Ивана воспеваются слогом, почти очищенным от просторечия:
По каждой
тончайшей артерии
пустим
поэтических вымыслов феерические корабли.
Как нами написано,
мир будет таков
и в среду,
и в прошлом,
и ныне,
и присно,
и завтра,
и дальше
во веки веков!
(VI, 23—24)
В этот стилистический ряд Маяковский не только не вводит разговорной фразеологии, но даже считает нужным вставить церковно-книжное «и ныне, и присно, и во веки веков». Правда, это речение раздроблено и тем самым снижено, но все-таки в этой сказочной песне о новом человеке и новом мире звучат нарочито подобранные высокие ноты.
Когда же речь идет о сатирическом портрете Вильсона и его действиях, то здесь, как в «Мистерии» в репликах Ллойд-Джорджа и Клемансо, мы встречаемся с просторечием в его снижающей, «огрубляющей» функции. Однако и в этой части поэма «150 000 000» «прошита» просторечием лишь слегка, едва заметно.
Написанная в период работы в РОСТА, поэма «150 000 000» по своей общей идейной направленности целостна и близка и к «Окнам» и к «Мистерии-Буфф», но по стилю очень сложна и противоречива. С одной стороны, по сюжету — это нечто идущее от былины, с другой стороны, по выраженному в поэме мироощущению — это революционный вихрь, разметнувшийся в просторах мира. Понятно, почему автор снял подзаголовок «былина»:
словом «былина» Маяковский поставил бы поэму в ряд с произведениями нарочито стилизовавшихся под архаику «крестьянских писателей», да и сама поэма совершенно противоречила бы такому жанровому определению.
Мировые пространства, сказочные ситуации, космизм, свойственные советской поэзии начала революционной эпохи, давали и поэме «150 000 000» особую стилистическую окраску, отрывали ее язык от стихии устной речи. Этих сторон тематики и языка мы уже не находим в гораздо более зрелых и совершенных вещах Маяковского — поэмах «Владимир Ильич Ленин» и «Хорошо!»
В этих поэмах главное — уже не фантастический полет в будущее, а то, что реально пережито; в них есть конкретная жизнь, опыт. В них — чувства, мысли, язык советского поэта и советского народа — передового рабочего в первую очередь. В этих поэмах есть подлинный лиризм и подлинный реализм; в них Маяковский нашел настоящий свой голос.

В стиле Маяковского этого периода, периода полной творческой зрелости, элементы разговорной фразеологии видны и ощутимы. В обеих поэмах встречается довольно много идиоматических выражений, пословиц и вообще устойчивых речений. Их смысловая и стилистическая функция может быть определена следующими положениями:
1. Характеристика классового врага; отбор грубых речений в целях снижения образа.
2. Выражение ненависти к врагу и его обличение; эмоционально сильное образное речение как средство обличения врага. Иногда оно же служит и целям обличения недостатков внутри страны, пережитков капитализма.
3. Выражение и утверждение положительных чувств в высшей степени их силы.
4. Снижение литературно-книжной фразеологии.
Рассмотрим каждый из этих случаев в отдельности.
1. Фразеологическое сочетание как средство изобразительной характеристики врага.
Вот речь белоказачьего офицера в поэме «Хорошо!»:
Дудки!
С казачеством
шутки плохи —
повыпускаем
им
потроха...
(VI, 255)
Взяты сплошь слова и фразеологические сочетания: «дудки», «шутки плохи», «выпустить потроха», грубые по своей стилистической экспрессии; ими наделяется соответственный персонаж.
Так же выражается Керенский:
...за Гатчину,
забившись,
улепетывал бывший.—
«В рог,
в бараний!
Взбунтовавшиеся рабы!»
(VI, 260)
Угрожающее: «согнуть в бараний рог», сказанное в момент бегства, как нельзя лучше характеризует бессилие неудачливого кандидата в бонапарты2. Фразеологическое сочетание как средство обличения врага путем выражения собственных эмоций автора (гнева, ненависти, презрения) черезходовой разговорный оборот.

В поэме «В. И. Ленин»:
Директор,
лысый чорт,
пощелкал счетами,
буркнул: —
«Кризис»! —
и вывесил слово:
«Расчет».
(VI, 149)
Там же об эсере и либерале:
Ленин
фразочки
с него
пооборвет до нитки,
чтоб из книг
сиял
в дворянском и а г и ш е.
(VI, 175)
О буржуазии при Керенском:
Уже
начинают
казать коготочки
буржуи
из лапок своих пушистых.
По поводу бегства буржуазии из Страны Советов:
Дорожка скатертью! —
(VI, 489)
Мы и кухарку
каждую
выучим
управлять государством!
(VI, 202)
«Лысый чорт», «оборваться до нитки», «показывать когти», «сиять в нагише», «скатертью дорога!» — эти устойчивые словосочетания разговорной речи — частично видоизмененные — резко усиливают здесь экспрессивность оценки.
В 7-й главе поэмы «Хорошо!» в песне восставших крестьян говорится:
Сгинь —
стар.
В пух,
в прах.
Под-
хо-
ди-
те, орлы!
Будя — пограбили.
Встречай в колы,
провожай
в грабли!
(VI, 274)
(VI, 277)

(Сгинь, рассыпься!», «в пух и прах», «вбивать кол», «встречать в штыки».)
В 19-й главе — о борьбе с враждебным окружением:
В с ы п я т,
как пойдут в бои,
по число
по первое.
В газету
глаза:
молодцы — венцы!
Буржуям
под зад
наддают
коленцем.
Лезут?
Хорошо.
Сотрем
в порошок.
(VI, 342)
(VI, 343)
(«Всыпать по первое число», «наддать под зад коленом», «стереть в порошок».)
Еще два примера из поэмы «Владимир Ильич Ленин» (речь идет уже не о врагах, но функция отрицательной оценки здесь также налицо):
Любим
свою толочь
воду
в своей ступке...
(VI, 141)
Или:
Мы уже
не тише вод,
травинок ниже,—
гнев
трудящихся
густится в туче. •
(VI, 172)
Выражение «тише воды, ниже травы» берется здесь как идеал отрицательный, который остался в прошлом. Фразеологическое сочетание как средство выражения и утверждения положительных чувств в высшей степени их силы.
О Ленине поэт говорит:
За него дрожу,
как за зеницу глаза,
Чтоб конфетной
не был
красотой оболган.
(VI, 139)
(«зеница ока»).
В главе 15-й поэмы «Хорошо!» о готовности отдать жизнь социалистической Родине:

Но землю,
которую
завоевал
и полуживую
вынянчил,
где с пулею встань,
с винтовкой ложись,
где каплей
льешься с массами,—
с такою
землею
пойдешь
на жизнь,
на труд,
на праздник
и на смерть!
(«на жизнь и на смерть»).
(VI, 319)
4. Снижение литературно-книжной фразеологии, имеющее оттенок пародии.
Выражение «золотой телец» подается, например, так:
Маркс
повел
разить
войною классовой
золотого,
до быка
доросшего тельца!
(VI, 162)
В 3-й главе поэмы «Хорошо!» литературно-книжный оборот «опьянен славой» преобразуется в своей экспрессии через сопоставление слов в прямых и переносных значениях («пьяней» и «опьянен») и высокого слова «слава» с вульгарным — «сорока-
градусной».
Речь идет о Керенском:
Он сам
опьянен
своею славой
пьяней,
чем сорокаградусной.
(VI, 242)
Словосочетание-термин «временное правительство» служит материалом для замечательной остроты:
Которые тут временные?
Слазь!
Кончилось ваше время.
(VI, 268)
Ходовое речение развертывается в целый законченный динамический образ. «День пришел», «настал день», «день кончается»,— этот оборот Маяковский драматизирует, описывая покушение на Ленина
(15-я глава «Хорошо!»):

Сегодня
день
вбежал второпях,
криком
тишь
порвав,
простреленным
легким
часто хрипя,
упал
и кончался
кровав.
(VI, 315)
Идет речь о мнимой доблести белых (16-я глава), подразумевается выражение «семеро на одного»:
Как храбрецы
расстреливали кучей
коммуниста одного,
да и тот скручен.
(VI, 290)
«Мы люди маленькие», «наше дело маленькое». Из этих выражений вырос образ (15-я глава):
Хоронились
обыватели
за кухни,
за пеленки,
— Нас не трогайте —
мы
цыпленки.
Мы только мошки,
Мы ждем кормежки.
(VI, 317)
Мы видим, что экспрессивная функция различного рода фразеологических сочетаний достаточно разнообразна — и в зависимости от того, что мы обычно в них вкладываем, и в зависимости от того, для какой цели их употребляет автор.

В «Мистерии-Буфф» площадная речь была использована для снижения образов «чистых», это была их речевая характеристика.
В «Окнах Роста» вступает в действие характеристика классового врага от лица советского гражданина, опять-таки в сильнейших и резких выражениях. В дальнейшем, в лиро-эпических поэмах Маяковского мы видим новое для него еще более широкое использование разговорной идиоматики. Положительный герой заговорил тем языком, который ему более свойствен и на котором можно говорить не только о ненависти, но и о любви. Наконец, характерным для Маяковского оказывается отношение к ходовому обороту как к зерну большого и сложного образа («сегодня день вбежал второпях» и т. д.).
Такое разнообразное и глубоко творческое использование живой разговорной речи — один из показателей зрелости поэта.
Идиоматика — это средство выразительности в языке любого из говорящих, причем эта выразительность общепонятна: всякий знает, что такое «в пух и прах», «всыпать по первое число», «согнуть в бараний рог». Эта общепонятность и привлекает Маяковского.
Маяковский, как мы видим, то оставляет фразеологический оборот без изменения, то переделывает его. Он переставляет слова, делает неожиданные сближения, разъединяя слова, слившиеся нераздельно: дает их синонимы. Наконец, он развертывает ходовую метафору в целую картину:
Маяковский
(«В. И. Ленин» и «Хорошо!»)
«Зеницу глаза»
«Любим свою толочь
воду в своей ступке»
«Он в черепе сотней
губерний ворочал» (о Ленине)
«Императора? На воду?
И черную корку?» (Керенский о Николае II)
«Смущенный сукин сын, а над
ним путиловец — нежней
папаши»
«Чужими руками жар гребя,
дым отечества пускают,
пострелины» (об интервентах)
«... с такою землею пойдешь
на жизнь, на труд, на
праздник и на смерть»
(о Родине)
Неожиданные сближения слов (сукин сын — нежней папаши), замена (зеница глаза), разъединение, казалось бы, нерасторжимых словосочетаний (на жизнь, на труд, на праздник, на смерть) ведут к тому, что исконная выразительность фразеологических
сочетаний омолаживается и живет новой жизнью. Это те приемы игры слов для целей острого и меткого выпада против противника, которые мы знаем в ораторских приемах Ленина.
Обычные выражения
Зеница ока
Толочь воду в ступе
Сотнями, тысячами ворочал
На хлеб и на воду
Сукин сын
Загребать жар чужими руками
На жизнь и на смерть
VI
Маяковскому сперва казалось, что «улица корчится безъязыкая, ей нечем кричать и разговаривать», что в условиях революции нужно научить ее, «улицу», говорить языком гимнов и революционных песен. Эти опыты и были даны в «Мистерии» и в «150 000 000».
Однако клокотавшая кругом жизнь, острейшее органическое знание языка в его простых и естественных формах — все это незаметно привело к признанию и использованию богатства и выразительности живой устной речи в различных ее стилях — от
просторечия до стиля лучших ораторов, в первую очередь Ленина.
Почему лирический герой поэмы «Владимир Ильич Ленин» заговорил «весомо, грубо, зримо», почему этот язык художественно выше языка «150 000 000», языка «нечистых» из «Мистерии»?

Потому что в 1918—1920 гг. величайший поэт революции пытался найти для нового человека язык «луча чтобы солнечного ярче и чище» («Мистерия-Буфф»). Он некоторое время отделял этого человека от себя, его речь—от своей. В замечательной «Поэто- хронике» (1917), «Хорошем отношении к лошадям» (1918), «Необычайном приключении» (1920), «Приказах по армии искусств» * — во всех этих стихотворениях, в которых Маяковский говорит «от себя», он говорит своим естественным голосом, остро, резко,
грубовато и навсегда памятно. Здесь-то и был выкован тот поэтический язык, которым Маяковский стал говорить о Ленине. В грандиозной по широте и глубине замысла поэме «Владимир Ильич Ленин» слиты «я» и пролетариат. В черновике поэмы читаем:
И вот я стою зе(мли) властелин.
(VI, 509)
В дефинитивном тексте:
И вот пролетарий всего властелин.
Процесс переплавки «я» в «мы» — это процесс роста поэта.
Языковые (точнее — фразеологические) показатели этого роста мы и проследим на сатире и лирике Маяковского.
О тузах, королях, банкирах и империалистах, о бюрократах и приспособленцах Маяковский везде и всюду говорил на языке грубоватом; этим языком в системе его речевого стиля должны говорить все «керзоны». Этим же языком говорит он, советский поэт, и о царях и капиталистах. Назовем некоторые из этих произведений: «Баллада о доблестном Эмиле» (1922 ), «Стих резкий о рулетке и о железке» (1922), вся «Маяковская галерея» (1923 — Пуанкаре, Муссолини, Керзон, Пилсудский и др.), «Протекция»
(1926), «Фабрика бюрократов» (1926), «Корона и кепка» (1927),
«Стихотворение о проданной телятине» (1928). •
Сатира на Эмиля Вандервельде, приехавшего защищать эсеров, вся построена на языке ходовых фразеологических сочетаний:
... за всех бороться рад Эмиль,
язык не покладая.
(V, 172)
Москва. Вокзал. Народу сонм.
Набит, что в бочке сельди.
И, выгнув груди колесом,
выходит Вандервельде.
(V, 173)
«не покладая рук», «как сельди в бочке», «грудь колесом».)
«Маяковская галерея» вся построена на обыгрывании таких выражений, как «лизать пятки», «чесать язык», «ловить мух» и т. д.
Возьмем хотя бы «Керзона». Начало стихотворения таково: «Многие слышали звон, да не знают, что такое Керзон». Далее: «Из этой глотки голос,—это не голос, а медь» («медная труба»), «Но иногда испускает фальшивые нотки» (каламбурная игра слов — речь идет о политических нотах), «если на ухо наш наступит медведь» («ему медведь на ухо наступил»). «Хоть голос бочкин, за версты дно там» (т. е. голос «как из бочки»), «но толк от нот ют этих мал» («толку мало»).
Стихотворение «Корона и кепка» построено на пародийном "воспроизведении царского манифеста в стиле райка и на речи якобы от лица царя («отречение»), «сниженной» лексикой и фразеологией просторечия*.
Я, мол,
с моим народом —
квиты.
Получите мандат
без всякой волокиты.
Как приличествует
его величеству,
подписал,
поставил исходящий номер —
и помер.
И пошел
по небесной
скатерти-дорожке,
оставив
бабушкам
ножки да рожки.
(VIII, 229)
Вместо «скатертью дорожка» у Маяковского «и пошел по небесной скатерти-дорожке».
Все эти обороты, смело переделанные, усиливают сатирический смысл, употреблены в целях «издевательства»; это «рванувшаяся в гике кавалерия острот». Ведь играть словом можно только тогда, когда слушатель вас понимает. Поэтому знающему Пушкина
можно сказать: «В Латвии даже министр каждый и то томится духовной жаждой» (VII, 13) — и он поймет, в чем дело. И кто не поймет иронического и двойного (антирелигиозного
и антимонархического) смысла: «пошел по небесной скатерти-дорожке», кто не засмеется от строк: «Многие слышали звон, да не знают, что такое Керзон»?
В «Стихотворении о проданной телятине» бывший французский комсомолец Морис Лапорт, продавший свой партийный билет классовому врагу, трактуется Маяковским как «сосунок», как работающий «и нашим и вашим». В центре стихотворения лежит безо всякой переделки пословица «ласковый теленок двух маток сосет», и в результате каждому понятно ядовитое заглавие:
«Стихотворение о проданной телятине».
Подбирая сатирические выпады Маяковского, хочется указать еще на следующие. В стихотворении «О дряни» есть строки:

Живут
и поныне —
тише воды.
Свили уютные кабинеты и спаленки.
(Н. 74)
(«тише воды, ниже травы», «свить гнездышко»).
В стихотворении «Спросили раз меня: «Вы любите ли нэп?» —
«Люблю,— ответил я,— когда он не нелеп»:
Она —
из мухи делает слона
и после
продает слоновую кость.
Не нравится производство кости слонячей?
Производи иначе!
(II, 147)
В «Блэк энд уайт»:
Белый
ест
ананас спелый,
черный —
гнилью моченый.
Белую работу
делает белый,
черную работу —
черный.
(VII, 103)
Так в рассказе о негре, о черной и белой расе введена идиома «черный труд», «чистый труд», «белоручки» и «чернорабочие».
Ходовая фразеология оказалась удобнейшим сырьем, из которого поэт с блестящей простотой кует свои строки-афоризмы.
Однако нас особенно должна интересовать лирика Маяковского. Мог ли человек нового времени говорить о Родине, о вождях, об искусстве, о любви и дружбе простым языком, или для этого выискивался язык «луча чтоб солнечного ярче и чище»?
На этот вопрос ответят «Необычайное приключение...», «Сергею Есенину», «Верлен и Сезан», «Юбилейное», «Тамара и Демон», «Разговор с фининспектором о поэзии», «Письмо товарищу Кострову...» и др.
Поговорим
о пустяках путевых,
о нашинском ремеслишке.
Теперь
плохие стихи —
труха!
Хороший —
себе дороже.

С хорошим
и я б
свои потроха
сложил
под забором
тоже.
(VII, 62)
Это из стихотворения «Верлен и Сезан». «Поговорим о делах и делишках» Маяковский перефразирует: «о нашинском ремеслишке». Далее использованы такие выражения, как «себе дороже», «умереть под забором». Ирония, направленная на себя же, делает подобного рода стихотворение, написанное на большую тему (об искусстве), особенно жизненным, реальным по тону, особенно близким читателю.
Положение о том, что большой поэт не может быть безыдейным, что содержание — основа поэзии, Маяковский в том же стихотворении формулирует задорными словами:
Идею
нельзя
замешать на воде —
в воде
отсыреет идейка.
Поэт
никогда
и не жил без идей.
Что я —
попугай?
индейка?
• (VII, 64)
Кроме слова из выражения «повторять, как попугай», здесь намек на ходовую в детской среде шутку: «Думают только дураки да индейские петухи».
Переходя к следующему стихотворению, подберем такие фразеологические сочетания, поговорки и пословицы: «по Сеньке и шапка»; «с кем-нибудь пуд соли съесть» (чтобы узнать человека); «кому-нибудь икается» (кто-то вспоминает); «умереть под забором»; «непролазная грязь»; «только всего и делов».
Это то сырье языка, которое вместе с другими словесными заготовками вошло в «Разговор с фининспектором о поэзии». Задача автора — сказать о политическом значении поэзии и ее силе, объяснить работу мастера, издержки его производства, тема серьезнейшая и высокая. Маяковский раскрывает эту высокую тему в полемическом плане. Так же как, говоря об идейности, он посмеялся над кем-то: «Поэт никогда и не жил без идей. Что я — попугай? индейка?», так и тут он разговаривает с мещанином, и ему-то он доказывает свое право на внимание, говорит о значении своего труда. Идея положительная, стихотворение полно лиризма и пафоса.

Пуд,
как говорится,
соли столовой
съешь
и сотней папирос клуби,
чтобы
добыть
драгоценное слово
из артезианских
людских глубин.
(VIII,31)
Соль становится «столовой солью» и дополняется выкуренными
папиросами. «Из глубины сердца, души» — «из артезианских люд-
ских глубин». Далее, говоря о замыслах поэта:
А зачем
вообще
эта шапка Сене?
Чтобы — целься рифмой
и ритмом ярись?
Слово поэта —
ваше воскресенье,
ваше бессмертие,
гражданин канцелярист.
Но сила поэта
не только в этом,
что, вас
вспоминая,
в грядущем икнут.
Нет!
И сегодня
рифма поэта —
ласка
и лозунг,
и штык,
и кнут.
(VIII, 34-35)
Так соединяет Маяковский защиту своих позиций » нападением на врага.
Ряд примеров с развертыванием лирической темы мы даем в следующей главе («Про это», «Необычайное приключение», «Город»), а пока сделаем небольшую оговорку.
Маяковский не всегда и не обязательно менял фразеологические обороты. Можно указать множество его стихотворений, где в чистом виде стоят фразеологические сочетания: «засучивать рукава», «взять голыми руками», «мять бока», «взять за горло», «подставить ножку», «пустить с молотка», «наклеивать ярлычки», «заговаривать зубы», «втирать очки», «намотать на ус», «задирать нос», «мелкая сошка», «не фунт с осьмушкой», «тишь да гладь», «все, кому не лень», «бельмо на глазу», «до седьмого пота», «просто и мило», «денно и нощно», «в хвост и в гриву», «во все тяжкие», «после дождика в четверг», «тише воды, ниже травы», «точка в точку».

Все эти наблюдения говорят о том, что Маяковский, создавая свой стиль, опираясь на живую устную речь, пользовался не только соответственным словарем и синтаксисом, но и обильно использовал идиоматику речи (об этом есть лишь несколько примеров у Тренина и Харджиева ⁴ и в статье В. Гофмана⁵). Идиоматические обороты, а также пословицы и поговорки придают особую окраску языку Маяковского и нередко как бы «просвечивают» сквозь ткань его языка как его языковая подпочва. Чем лучше знает читатель общенародный язык, тем лучше он ощутит эту подпочву, тем полнее ощутит остроту и силу многих образов и выражений поэта. Можно ли до конца воспринять остроту и выразительность знаменитых строк: «Сочтемся славою, ведь мы свои же люди!», если не осознавать, что за ними стоит ходовая пословица «свои люди — сочтемся»?
Итак, опыт жизни, рост Советской страны и собственный творческий опыт показали Маяковскому, что язык советской поэзии должен опираться на богатства общенационального языка. Русский язык — это тот язык, которым «разговаривал Ленин», это тот язык, в котором есть все нужное поэту. Это язык, созданный народом-«языкотворцем» («Сергею Есенину»).
VII
Метафора чрезвычайно близка загадке. Свежая, новая метафора, вообще говоря, должна быть отгадана. Что значит:
...горит
асфальт
до жжения,
как будто
зубрят
фонари
таблицу умножения.
(VII, 59)
(прошел дождь, и на блестящем мокром асфальте дробится и множится свет фонарей).
Припомним начало одного из ранних стихотворений Маяковского «Гимн критику»:
От страсти извозчика и разговорчивой прачки невзрачный детеныш в результате вытек.
(I, 83)
Вспоминаем выражения «ругается, как извозчик», «роется в грязном белье», «перемывает косточки», и мы раскрываем сатирический образ «критика», который задуман был молодым Маяковским на основе этой комбинации извозчика и прачки. Стихотворение так и кончается:
Вы думаете — легко им наше белье
ежедневно прополаскивать в газетной странице!
(I, 84)

Образ извозчика в этом его условном смысле преследует Маяковского также в стихотворении «Никчемное самоутешение»:
Мало извозчиков?
Тешьтесь ложью.
Видна ли шутка площе чья!
Улицу врасплох огляните —
из рож ее
чья не извозчичья?..
. (I. П7)
Маяковский так уточняет свою мысль:
Все равно мне,
что они коней не поят,
что утром не начищивают дуг они,—
с улиц,
с бесконечных козел
тупое
лицо их,
открытое лишь мордобою и ругани.
(I. П8)
Все стихотворение является развитием, поэтическим усложнением ходового оборота «ругаться, как извозчик». И поэт —пешеход, медлительный и вдумчивый, это творчески рожденная антитеза к ходовому речению.
Поэт — медлительный пешеход, а иногда, быть может, он утомленный и измученный — загнанная кляча.
Лошадь, не надо!
Лошадь, слушайте —
чего вы думаете, что вы их плоше?
Деточка,
все мы немножко лошади,
каждый из нас по-своему лошадь.
(II, 26).
Стихотворение «Хорошее отношение к лошадям» основано прежде всего на характерной для Маяковского любви к животному, но в нем, несомненно, также использовано ходовое — «загнанная кляча», «измучился, как лошадь».
Маяковский брал в свою поэтическую лабораторию все элементы живого языка. Отталкиваясь от истрепанных интеллигентских выражений «музыка рыдает», «скрипка поет и плачет», Маяковский создает неожиданнейшие строки:
Скрипка издергалась, упрашивая,
и вдруг разревелась
так по-детски...

Оркестр чужо смотрел, как
выплакивалась скрипка
без слов,
без такта...
(I, 67)
Дар персонификации ходовой метафоры выявлен очень ярко в поэме «Облако в штанах». «Нервы не в порядке», «нервы шалят», «нервы скачут» — из этого сделана целая картина («Скачут бешеные, и уже у нервов подкашиваются ноги»). «Сердечный пламень», «огонь любви» — у Маяковского «пожар сердца», когда уже слова и каждая шутка выбрасываются, «как голая проститутка из горящего публичного дома». Далее пожарные, которые «на сердце горящее лезут в ласках» (I, 186). Так неузнаваемо дана давно
знакомая ходячая метафора «огонь любви».
Кто из нас не восклицал: «Что же мне, на части разорваться что ли?!» В стихотворении «Прозаседавшиеся» Маяковский реализует метафору «разрываюсь на части», делает переносное значение этих слов прямым:
Они на двух заседаниях сразу.
В день
заседаний на двадцать
надо поспеть нам.
Поневоле приходится разорваться!
До пояса здесь,
а остальное
там.
(II, 142—143)
Интересно, что в большинстве случаев, будучи гиперболическими по сути, фразеологические сочетания с одинаковым успехом обслуживают и трагическое («Скрипка», пожар сердца в «Облаке») и сатирическое («Гимн критику», «Прозаседавшиеся»),
Именно для целей политической сатиры Маяковский широко использует такого рода фразеологические определения действий: «лизать пятки», «точить лясы», «брызгать слюной» и т. д. Вот описание Пилсудского. У него вместо языка «верста триязыковая».
Почему
уважаемый воин
гак
обильно
языками благоустроен?
А потому
такое
языков количество,
что три сапога,
по сапогу на величество,—
а иногда
необходимо,
чтоб пан мог
вылизывать
единовременно
трое сапог:

во-первых —
фошевы
подошвы,
Френчу,
звездочку шпорову,
да туфлю
собственному буржуазному
борову.
(V, 240)
Вандервельде приспособлен на то, чтобы «язык чесать»:
Весь мир обойдут
слова бродяги,
каждый день обшарят,
каждый куст.
И снова
начинает
язык втягивать
соглашательский Златоуст.
(V, 255)
Мастерство Маяковского заключается в том, что, взяв в основу такие обороты, как «лизать пятки» \ «чесать язык», «разрываться на части», он не делает из этого образа-зерна малокровной аллегории. Он остается блестящим реалистом-сатириком; он показывает живой ход действия, действительные обстоятельства; реалистически раскрывает острую и жизненную тему на гиперболически развитых, но верных подробностях:
... Заседают:
Покупка склянки чернил
Губкооперативом.
(II, 141—142)
Маяковский употребляет поговорочные обороты и для лирических вещей, говоря о себе. Поэма «Про это» построена на том, что он сам, «залегши в берлогу», «ревет медведем». Омедвеживание, катастрофически стремительное путешествие на острове-подушке по холодной стихии наплаканного моря слез, наконец, встреча с небесной Большой Медведицей — весь этот крайне сложный комплекс необычных образов построен на очень простых народных и литературных речениях: «реветь медведем», «залечь в берлогу», «разъяренный зверь», «лезть из кожи», «море слез», «смертельный холод», «трястись в лихорадке», «стоять над бездной», «с моста вниз головой».

Н. Асеев дал прекрасный анализ черновиков «Про это» *, вернее — анализ методов работы Маяковского над словом: «Во-первых, мы имеем налицо доказательства борьбы в стихе Маяковского двух начал: поэтического канона и разговорной живой речи,
вторгающейся в этот канон и разрушающей его, тем самым вносящей в его ткань еще никем не применявшиеся ходы и изменения»⁶.
Асеев верно говорит о «приближении стиха вплотную к методам сегодняшнего живого разговорного языка» как об основной тенденции в работе Маяковского над словом и показывает это преимущественно на борьбе Маяковского за живость и динамическую силу синтаксических конструкций. Однако образная подпочва поэмы, которая вся проложена узлами ходовых (обязательно разговорных) словосочетаний, тем же
Асеевым да и другими исследователями не прощупывается.
Асеев пишет, анализируя 322—326-ю строки поэмы: «В позднее прибавившейся строке это определение «скребущейся» развито в «проскребается зверь». А «косматое» дало образ медведя в дальнейшем»⁷ .
Вряд ли это так. В центре находится образ воющего медведя. От него шли во все стороны детали, а не обратно, не мог он возникнуть из детали «косматое».

Совершенно очевидно, что образ медведя (зверя) здесь является основополагающим, и он рождает все подтемы и детали, а не наоборот. Внутреннее состояние поэта определяется тем, что он остался один, без близких ему людей, «залег в берлоге» («повыть, извыться и лечь в берлогу»), что он ранен горем, ревностью, «раненый зверь» («А сердце глубже уходит в рогатину»), что он ужасен в своем горе, «звероподобен» («В Париж гастролировать едущий летом поэт, почтенный сотрудник «Известий», царапает стул
ногтем из штиблета»). И, наконец, самое центральное и основное- плач, вой, вопль — то, о чем говорится: «ревет, как медведь».
Не знаю,
плачут ли,
нет медведи,
но если плачут,
то именно так.
То именно так:
без сочувственной фальши
скулят,
заливаясь ущельной длиной.
(VI, 87)
Зерно образа прорастает все дальше и дальше, из слез возникает «река слез», «море слез».
Откуда вода?
Почему много?
Сам наплакал.
Плакса.
Слякоть.
Неправда —
столько нельзя наплакать.
Чертова ванна!
(VI, 88)
Нет, это не ванна, а целая река. «Река. Большая река. Холодина» (VI, 89).
Следует образ человека, стоящего на мосту.
Он кричит:
«Зачем ты тогда не позволил мне
броситься!
С размаху сердце разбить о быки?»
(VI, 91)
В первичных набросках было: «Пять лет с меня глаз эта пропасть не сводит». «Семь лет с меня глаз эта бездна не сводит». Совершенно очевидно, что была тема — «стоять над пропастью», «стоять над бездной», «разбить сердце» — рядом с формулой «с моста вниз головой». И для поэмы «Человек» («Мост феерический. Влез. И в страшном волнении взираю с него я») и для поэмы «Про это» идея бездны и гибели, связанная с образом высоты, реки и моста, несомненна. Эти именно словесно-тематические предпосылки и развиты в главе «Человек из-за семи лет» («Зачем ты тогда не позволил мне броситься! С размаху сердце разбить о быки?»).
Итак, мы видим, что основные темы со всеми своими деталями вырастают из образа-зерна, заключенного в ходовом обороте разговорной речи. Не от детали к образу, а от зерна-образа к его ветвям и листьям, строкам-предложениям, с подбором нужных по
смыслу деталей.
В стихах, основанных на идиоматике языка, словосочетаниях, ставших самостоятельными смысловыми знаками, Маяковский зачастую ограничивается намеками. Всегда ли мы их схватываем?
«Я кружу поэтической белкой» — как белка в колесе. Это ясно.
Эта тема азбуку тронет разбегом — уж на что б, казалось, книга ясна? — и становится
А
недоступней Казбека.
Замутит,
оттянет от хлеба и сна.
(VI, 76)

Вспомним обороты: «азбучные истины», «не спит, не ест».
Возьмем примеры из конца «Про это»: «Чтоб жить не в жертву дома дырам» (из выражения «затыкать дыры»). Переделкой оборота «мать-земля» является самая последняя строка:
...землей, по крайней мере,— мать.
(VI, 133)
Подобранные нами примеры не ставят целью доказать, что язык Маяковского — язык ходовой фразеологии. Язык поэта бесконечно сложен и совершенно оригинален, но он растет из грунта, имя которого — русский язык. Смысловая значимость идиомы, поговорки в составе этого языка громадна; готовую экспрессивность оборота Маяковский умножает и заостряет — и для целей сатиры и для целей лирической экспрессии. Он пользуется им только в потоке речи, строя весь свой язык как разговорную речь, или берет фразеологическое сочетание как нечто исходное и из этого зерна выращивает ту сложную систему, которую мы находим в поэме «Про это», в стихотворении «Город», в «Стихотворении о проданной телятине», в «Гимне критику».
Внимание крупнейшего поэта современности к разговорному языку нынешнего дня громадно. Но разговорный язык для поэта — сырье. В свете опыта Маяковского особенно очевидно, «как испепеляюще слов этих жжение рядом с тлением слова-сырца».
VIII
Закончим нашу работу наблюдениями над жизнью пословиц и литературных цитат в языке стихов Маяковского. Поэт брал их как материал и подвергал переработке, так же как и идиомы. Он якобы цитировал поэтов в своих стихах.
...у корня
под кедром
дорога,
а в ней —
император зарыт.
(IX 34)
Правдив и свободен мой вещий язык
и с волей советскою дружен...
(II, 88)
«Причесываться? Зачем же!
На время не стоит труда,
а вечно
причесанным быть
невозможно».
(I, 136)
Множество пародийных перефразировок из «Евгения Онегина», стихов Лермонтова разбросано по всем томам сочинений Маяковского. Дважды Маяковский брал в переделку «Размышления у парадного подъезда» («Протекция», VIII, 63—66; «Дипломатическое», II, 309—312).

В своих воспоминаниях о Маяковском Л. Брик говорит, что Маяковский много и увлеченно читал стихи старых и современных ему поэтов: «Маяковский не только читал чужие стихи — он играл ими, переделывал, перевирал. Он непрерывно орудовал
стихами — именно чужими, не своими. Себя он никогда не цитировал»⁸.

В других воспоминаниях рассказывается, что поэт часто предлагал знакомым как форму литературной игры — переработку, переделку пословиц «...все присутствующие состязались в переделывании пословиц...»⁹.

Переходя непосредственно к анализу пословиц у Маяковского, напомним, что в одном из ранних произведений («Ко всему») из пословицы «что посеешь, то и пожнешь» поэт сделал — «севы мести в тысячу крат жни!» (I, 111).¹⁰ Очевидно, что тогда Маяковский
тяготел к архаическим и книжным формам. Вот еще одно наблюдение, показывающее то же самое. Стародум в «Недоросле» Фонвизина говорит: «Для прихотей одного человека мало целой Сибири». У Маяковского:
Моих желаний разнузданной орде
не хватит золота всех Калифорний.
(I, 136)
Однако с приходом революции Маяковский все резче и резче показывает свое от них отталкивание. «Сами со святыми своих упокоим», — говорит он в стихотворении «Революция» (II, 14).
«— Ищите и обрящете — пойди и «рящь» ее»,— гневно отвечает он в «Бюрократиаде» (II, 156).
По поводу Версальского мира (стихотворение «На земле мир...»):
Некуда деться!
На земле мир,
благоволение во человецех.
(II, 168)
Чем больше проникает в стихи Маяковокого живая устная речь, тем прочнее занимают в них место пословицы, а не библейские афоризмы.
Среди «Окон РОСТА» есть одно, которое называется «Слегка подновленные пословицы». Вот несколько из них:
Колчак — не воробей,
Вылетит — не поймаешь.
(IV, 96)
Русь — свинье не товарищ.
(IV, 96)
Нашла коза на камень.
(IV, 96)

В агитпоэзию Маяковского пословица входит как веский по смыслу и ходкий по форме материал. В «Советской азбуке» (1919):
Железо куй, пока горячее.
Жалеть о прошлом — дело рачье.
(IV, 89)
В стихотворении «Даешь мотор» (1925):
Тяп да ляп —
не выйдет корабль,
а воздушный —
и тому подавно.
(II, 436)
Поэт в Латвии в 1922 г.:
Мне и захотелось лекциишку прочесть.
Лекцию не утаишь.
Лекция — что шило.
Пришлось просить,
чтоб полиция разрешила.
(VII, 13)
Продолжая о Латвии, Маяковский говорит в скобках:
Кой о чем приходится помолчать условиться,
помните? — пословица:
«Не плюй вниз
в ожидании виз».
(VII, 10—11)
О политических конфликтах между буржуазными странами:
Глядит восторженно Лига наций.
Не ей же в драку вмешиваться.
Милые, мол, бранятся
только... чешутся.
(II, 204)
В стихотворении «Московский Китай»:
А на родине
мукденцы
да манчжурцы..
Снимут голову —
не отрастишь еще.
(VIII, 52)
Неустанно поражая буржуазию, банкиров, министров бичами своей сатиры, Маяковский делает такой вывод (в поэме «Хорошо!»).
Политика
проста,
как воды глоток.
Понимают
ощерившие
сытую пасть,

что если
в Россиях
увязнет коготок,
всей
буржуазной птичке —
пропасть.
(VI, 284
Восхищаясь своей Родиной, гордясь ею, Маяковский не уставал издеваться над бюрократизмом, волокитой, безличностью, мещанством, широко используя при этом пословицу. Одно из своих сатирических стихотворений он назвал: «Не все то золото,
что хозрасчет» (VIII, 289).
В стихотворении «Четырехэтажная халтура» (о писателях-халтурщиках):
— На Руси
одно веселье —
пити...—
А к питью
подай краюху
и кусочек сыру.
И орут писатели
до хрипоты
о быте,
увлекаясь
бытом
госиздатовских кассиров.
(VIII, 39)
Иногда Маяковский, имея в виду пословицу, развертывает на ней целый рассказ. В стихотворении «Ялта—Севастополь» он рассказывает, что пытается сесть на пароход с помощью мандата.
В рассказе переплавляется пословица: «старого воробья на мякине не проведешь».
Сошел капитан.
Продувная бестия!
Смотрел
на все #
невинней овцы.
Я тыкал
мандат,
прикрывая
«Известия»
и упирая
на то, что «ВЦИК».
Его
не проведешь на мандате —
бывали
всякие
за несколько лет!
(II, 427-428)
Пословица может прожить, не изменяясь, века,— хотя бы «Руси есть веселье пити» (Лаврентьевская летопись, 986 г.). Это одна сторона дела. Но самая ее жизнь заключается в том, что она припоминается к случаю. В этом жанре устного народного ТВОрчества никогда не было застойности, «окаменения». Только схоласт может спорить, как вернее сказать: «по Сеньке—шапка» или «по Савке — свиткам А внимательное изучение показывает, что в ряд с названными двумя синонимами пословиц становятся еще и
другие.
По Сеньке и шапка (повсеместно).
По Савке — свитка (Карелия).
По молодцу и кафтан.
По шерсти и кличка.
По Сеньке — шапка, по дырке — заплатка(Урал).
По Сеньке — шапка, по черту и лубок (Соликамск).
По Сеньке — шапка, по девке — парень (Урал).
По голове и шапка, по ноге и сапог (Снегирев).
По Сеньке — шапка, по барину — говядина (Сольвычегодск).
По барину — говядина, по закуске — вилка (Куйбышев).
По сапогу — галоша (Куйбышев).
Итак, 11 синонимов одной пословицы. Так работает над пословицей язык миллионов; так появляется множество синонимов, варьирующих форму около одного смысла.
В народной речи мы часто встречаем как бы диалог пословицами:
— Тише едешь, дальше будешь.
— Тише едешь, никогда не доедешь.
— Правда глаза колет.
— Правда груба, да нам люба.
— Прямо-то только вороны летают.
— По кривой дороге поломаешь ноги.
Вторая пословица возражает первой.
Есть пословица: «одна голова не бедна, а и бедна, так одна».
Маяковский возражает: «Одна голова всегда бедна, а потому бедна, что живет одна». Протестуя против бедняцкой пословицы «по одежке протягивай ножки», Маяковский в стихотворении «Одежно-мол одежное» (1929) говорит:
Не по одежке
протягивай ножки,
а шей
одежи
по молодежи.
(X, 148)
Итак, первый путь изменения пословицы — принципиальное с ней расхождение, создание новой. Второй способ — создание синонима; вместо «как от козла молока» у Маяковского в «Фабрике бюрократов»:
Пользы от него,
что молока от чорта,
что от пшенной каши
золотой руды !
(УП1, 83)

«По Сеньке и шапка, по девке и парень» — уточнение пословицы, раскрытие ее смысла на частном случае. Этот третий вид доработки и переработки пословицы особенно важен Маяковскому.
Или еще:
Тяп да ляп —
не выйдет корабль,
а воздушный —
и тому подавно.
Не плюй вниз
в ожидании виз.
(II, 43б
(VII, 10—11
«Истрепанная, как пословица»,— сказано у Маяковского в «Облаке в штанах». В устах поэта «истрепанность» начисто истребляется, пословица омолаживается. Когда она прикрепляется к частному случаю, пословица как таковая, пожалуй, даже исчезает («не плюй вниз в ожидании виз»), но заготовки народной речи использованы поэтом для своих целей, и он имеет на это полное право.
Маяковский зачастую строил совершенно новую пословицу на обломках старой. «Снявши голову, по волосам не плачут», а у него: «Снимут голову — не отрастишь еще».
Освоив поэтику пословиц, овладев ею в совершенстве, Маяковский стал делать свои афоризмы по образцу народных пословиц:
...одному — бублик, другому — дырка от бублика.
Это и есть демократическая республика.
Ну и публика!
Пожалела рублика...
С этого
понедельника
ни одного бездельника... »
Нигде,
кроме
как в Моссельпроме
Товарищи люди,
будьте культурны!
На пол не плюйте,
а плюйте
в урны.
А некоторые
употребляют штык,
Чтоб им
в зубах ковырять.
Все хорошо:
поэт поет,
(Ш. 49)
(VIII, 146—147)
(VIII, 411)
(V, 343)
(V, 429—430)

критик
занимается критикой.
У стихотворца —
корытце свое,
у критика —
свое корытико.
(VIII, 22)
Столетия
жили своим домком,
и нынче зажили своим домкомом!
(VI, 101)
Брошки — блещут...
на тебе! —
С платья
с полуголого.
Эх,
к такому платью бы
да еще бы
голову.
(VII, 246)
И кажется
этой плоской фанере,
что она Венера по крайней мере.
(VIII, 246)
Мы старались оснастить стилистическими наблюдениями мысль, которая была высказана еще Горьким, что «у Маяковского предельное чувство русского языка»¹¹. Он блестяще оперирует русской разговорной фразеологией, но вводит ее в актив своей поэзии постепенно, отображая этим растущее в нем чувство связи с трудящимися, с народом-языкотворцем.

¹ «Проблемы поэтики Маяковского». В кн.: «Маяковский. Материалы и.исследования», М., 1940, стр. 142.
²В. Д. Д у в а к и н, Сатира Маяковского, сб. «Владимир Маяковский», М.—Л., 1940, стр. 132.

³М. Горький, Публицистические статьи, М. — Л., 1931, стр. 13.

⁴В.Тренин и Н. Харджиев, Маяковский о языке, «Литературное обозрение», 1940, №7, стр. 36—41.
⁵В. Гофман, Поэт-языкотворец, сб. «Маяковскому», Л., 1940, стр. 324—346.

⁶См. стихотворение «Подлиза» (IX, 401—404), также построенное на обороте «лизать пятки», где образ развертывается проще: «лижет ногу, лижет руку, лижет в пояс, лижет ниже, как кутенок лижет суку, как котенок кошку лижет».

⁷«Вчитываясь в черновики, мы видим, что Маяковский подбирает одно к другому такие обороты: «косматое чудовище» (медвежьей ревности), «щенок вчерашний единым махом клыками свой размедведил вид я» и «один трясешься промерзшим животным», «рычанье и кровь», «в берлогу вонзивши двадцать ногтей».

⁸Л. Брик, Маяковский и чужие стихи, «Знамя», 1940, №3, стр. 176.
⁹П. Брюхоненко, Встречи с Маяковским, «Литературный современник», 1940, № 4, стр. 133.

¹⁰Рядом с этими изысканными формулами стоит ряд ходовых для этой эпохи фраз евангельского происхождения.

¹¹Л. Брик, Маяковский и чужие стихи, «Знамя», 1940, № 3, стр. 172.

2