«Я больше не могу», – так иногда человек говорит.

«Я больше не могу», – так иногда человек говорит. Так сказал один мальчик, когда нас на первом курсе в колхоз послали, картошку собирать. На месяц. И условия были тяжелые, и работали по 12 часов в день, и падали от усталости – первокурсники философского факультета не очень выносливы. Все поголовно в очках, и довольно хлипкие.

А этот мальчик был полный, румяный такой, кудрявый. Очень крупный. И хуже всех работал. Начальники лагеря созвали собрание и стали его стыдить при всех. А он смотрел в пол и тихо говорил: «Я не могу больше». Его отругали, велели убираться домой и сказали, что исключат из студентов. И из комсомола.

И он уехал домой, молчаливый и толстый. Очень румяный. И дома через день умер. У него был порок сердца, о котором он ничего не сказал – хотел быть с ребятами. Познакомиться поближе; может, думал, что будут песни у костра или еще какая романтика. Дружба и разговоры. Он все детство проболел и, наверное, хотел быть с товарищами. Но не смог.

Он и пытался объяснить: мол, не могу больше! Но все могли. И стыдили его. И выгнали вон. А он умер. Он был от болезни полный и румяный. А это всех еще больше злило. И поэтому, если человек говорит: «Не могу больше», – он правду говорит. Он не может.

И не надо кричать на ребенка и заставлять его до ночи делать уроки. Или играть на пианино до упада. И мужу говорить: иди и зарабатывай! И старичку: почему, мол, медленно идете, мешаете? Иногда люди действительно что-то больше не могут делать. Даже разговаривать или писать – по себе знаю. И принуждение может стать преступным, а указание на других, которые могут – только усугубит ситуацию. Щадить надо друг друга. А то, что человек толстый и румяный – ровным счётом ничего не значит. Если он не может чего-то.

Анна Кирьянова, источник