Отрывок из книги Александра Бялко "Роман с физикой, или За всех отвечает любовь"

Физиков в Москве мало, да и сходят с ума они редко, поэтому в больнице царила пустота и тишина. Борков по должности проходил каждый год осмотр у невропатолога и психиатра и не ждал от встреч с ними ничего хорошего. Пару лет подряд была врач, которая прописывала всем без исключения сотрудникам загадочные рецепты от загадочных болезней. Болезни она находила сама и у всех. Все получали порошки и таблетки от искривления позвоночника, сужения желчных протоков, плоскостопия. На третий года врач сама попала в сумасшедший дом. А тот врач в больнице, который лечил его спятившего с ума коллегу, как-то странно подпрыгивал и иногда говорил слова наоборот, ставя буквы в обратном порядке. Назвать нормальным это было нельзя. Поэтому у Боркова сложилось впечатление, что все психиатры, того... С кем поведешься, таким и сам станешь.

– Ну Николай Георгиевич – мужайтесь. Вы в драмкружке занимались.

– Конечно, у нас школа имени Блока была. У нас там под Солнечногорском блоковские места.

– И кого играли?

– Стихи читал, Блок все-таки поэт.

– Да, приходится надеется на только то, что с 53 года и правда полная амнезия, без обмана.

– Ну, что же, пошли.

На больнице висела табличка: Городская психиатрическая больница № 1 имени товарища Альцгеймера. У входа дремал милиционер, это сразу запомнил Изотов, и было еще место для дежурных санитаров. Попасть сюда было легче, чем выбраться.

– В чем дело, товарищи? – спросил милиционер с надеждой, что, наконец, случится что-то интересное.

– Вот привел вам физика знакомого. Я узнал его, когда случайно ехал мимо парка. Он там ходил. Меня не узнал, говорит ничего не помнит с 53 года.

Милиционер сразу не поверил в удачу, скорее всего это не редкий случай, а ошибка или симуляция. Скорее всего, но это было все равно веселее, чем просто сидеть без дела.

Он со значимостью поднялся.

– Сейчас позову дежурного врача. А он не буйный? – со слабой надеждой спросил милиционер.

– Вроде нет. Бормочет все время что-то.

– Пойдемте, – милиционер передумал оставлять их одних и повел по полутемному коридору в приемный покой.

– Андрей Иванович, это по вашей части.

За столом сидел молодой человек в белом халате, высокий, стройный и с умными карими глазами. Посмотрел на входящих оценивающим взглядам. Для Боркова это был первый в жизни нормальный психиатр. Он успокоился.

– Здравствуйте, Изотов, профессор философии МГУ, – представился Изотов, он вспомнил, что написано в его пропуске в университет и на всякий случай поправился:

– Кафедра сталинской философии.

За спиной врача висели портреты главного психиатра страны тов. Сталина и рядом портрет большого друга советской страны, австрийского врача Альцгеймера.

– Встретил знакомого физика, Борков, гуляющего по парку. Ничего не помнит, меня не узнает, – продолжил философ.

– Мне идти, – спросил милиционер, а то если что я рядом.

– Идите, я сам справлюсь.

Милиционер нехотя удалился и сел у двери надеясь, что что-то случиться.

– К вам такой вопрос, вы ему что-то рассказывали, пытались, так сказать память оживить?

– Доктор, честно нет, – Изотов испугался, что и его заподозрят в амнезии, если спросят что-то такое, что он не мог не знать, но не знал. Но это только обрадовало врача:

– Чудесно, значит картина заболевания не смазано. Знаете с амнезией есть очень тонкий момент. Больных так часто пытаются заставить вспоминать такое, что они забыли. Например, отцу сто раз говорят: Помнишь Петькину свадьбу? – он и уже знает, что была свадьба сына. Мне потом распутывать приходится. Значит ничего?

– Ничего!

– Тогда к вам вопросов нет, перейдем к больному.

Борков все это время сидел тихо и молча, чтобы не испортить впечатление.

– Как вас зовут?

– Коля.

Изотов в душе хотел аплодировать. Такой ответ не приснился бы ни одному симулянту. И действительно, как еще могли звать парня в 13 или 14 лет?

– А какое число сегодня, Коля?

– 2 марта.

– А год?

– Одна тысяча пятьдесят третий, – на всякий случай Борков выдал день смерти Сталина.

– Странно, запомнил день расстрела Берии, врага народа и американского шпиона.

– Яркое впечатление, – осмелел Изотов, – нарком и вдруг шпион. Я сам знаете как сейчас...

– Не о вас сейчас речь, – перебил врач.

– Где я? – на всякий случай спросил Борков.

– У врача, все нормально.

– Да, пожалуй, типичный случай ретроградной амнезии. Вы когда его нашли, травм не заметили?

– Нет.

– Все равно надо осмотреть терапевту. Такое бывает иногда при сильной травме головы.

Изотов с врачом уставились на голову Борков. Голова была в порядке. Вид у Боркова был не бритый, казалось, что он на самом деле целый день бродил по парку.

– Оставайтесь тут, я сейчас сестру приведу, она поможет переодеться в больничную пижаму, вещички ваши сдаст, а мы с профессором пойдем на улицу, покурим здесь не положено.

– А мне покурить можно? – робко спросил Борков.

– Тебе еще рано, Коля, – вошел в роль доктор.

Они вышли из больницы и встали у служебного входа, там не дуло и не капало под козырьком. Изотов вынул из кармана свою твердую Яву.

Сигареты в 77 году начали делать в пачках с крышечкой, как давно во всем мире. Все другие пачки стали называться мягкими.

Врач достал свою мягкую моршанскую приму. Он с удивлением посмотрел на сигареты Изотова.

– Наши?

– Наши, Ява делает.

– Наверно, на экспорт. Я таких никогда в продаже не видел. Да, что там прима моршанская и то по талонам.

Советская пропаганда любила распространять мифы о том, что в СССР умеют делать качественные товары, только продают их на Запад. Ходил даже такой бред, будто английская королева курит нашу Яву.

Изотов раскрыл пачку.

– Они еще и с фильтром! Я такие только в кино видел.

– Угощайтесь, пожалуйста.

Психиатр аккуратно положил назад в пачку свою приму и взял у Изотова из пачки сигарету. Пронес ее мимо носа.

– Какой аромат!

– Закурите, они не крепкие.

Доктор смачно затянулся.

– Да, восторг.

– Доктор, а как там с нашим пациентом. Надежда есть?

– Надежда всегда есть, или почти всегда. Случай очень интересный. У женщин это довольно частый симптом, – в момент полового созревания. У мужчин это вообще бывает очень редко, – врач пристально посмотрел на Изотова, – когда половая ориентация нарушена. У него как с этим делом? Сейчас просто для меня, а не для истории болезни.

Это было страшное подозрение. Врач заподозрил, что Изотов с Борковым голубая парочка. За гомосексуализм при Сталине полагалась статья. Да еще и в лагере с такой статьей было не выжить.

Изотов понял речь Андрея Ивановича именно так и поспешил от этого откреститься.

– Насколько мне известно, ориентация нормальная, Жена, дочь. У меня, кстати, тоже.

– Еще интереснее. А где он работает?

Изотов понял, что старое название секретного института не действительно, а как он называется сейчас, он не знает.

– Знаете, башня на Волоколамке, секретный институт. Доктор наук по физике.

– Да, тот, кому следует, найдет адрес, какой-нибудь почтовый ящик. А голову жалко, скорее всего, облучился как-то неудачно. Возьмем анализы, будем исследовать.

– Спасибо доктор. Умнейший интереснейший человек, прекрасный рассказчик и тут, на тебе!

У Изотова шла внутренняя борьба с самим собой. Его тянуло подарить пачку сигарет врачу, но ему и самому хотелось курить, а достать сигарет пока было невозможно. Не было не денег, ни карточек на табак. В конце концов, он вспомнил о том, что Борков тоже лишается возможности курить и решил морально поддержать товарища. Он полез в свой портфель, нащупал блок сигарет и вынул пачку.

– Возьмите, если понравилось.

– Да что вы, такая редкость.

– Ерунда.

– Приходите, навестить друга. Спрашивайте меня, я Селезнев, Андрей Иванович, – представился врач.

– Изотов, Александр Федорович, – ответил Изотов, – Конечно, обязательно зайду. У меня к вам маленькая просьба – можно на работу позвонить, а то знаете как с этим строго.

– Пойдемте, пойдемте, от меня позвоните.

Изотов вернулся в здание, врач провел его в другой кабинет. Волнуясь, Изотов набрал знакомые цифры. Два длинных гудка казались бесконечными.

– Любовь слушает, – раздалось в трубке.

– Люба, это я.

– Да, Александр Федорович, – голос стал милым.

У Изотова колотилось сердце, но он ликовал.

– Люба выйдете в обед к памятнику Ломоносова, что у старого здания, я вас жду и прошу ничего никому обо мне.

– Хорошо, что вы появились, Александр Федорович, а то мне Шварцман проходу не дает.

– Я ему дам, проходу не дает. Жду, Люба, это очень важно.

Изотов счастливый положил трубку на старый телефон.

– Спасибо, выручили, сказал он хозяину кабинета.

– Какие пустяки, звоните, заходите. До свидания.

– До свидания.

Изотов окрыленный выскочил на улицу, глянул на часы и выбрал направление на старое здание университета. Шагать было долго.

Никто на зафиксировал рекорд, но, наверное, Изотов поставил рекорд по спортивной ходьбе, для своего, 77-го года. Он шел так быстро, что водительница троллейбуса № 12, который ходит от самого Кремля до Покровского-Стрешнева, два реза заметила идущего странной походкой человека. Троллейбус за это время сделал полный круг. А Изотов шел, и для того, чтобы не отвлекаться по сторонам решал маленькую философскую задачу: Почему при социалистической системе люди плюют на асфальт, а при капиталистической – нет. Самым простым решением было, что при социализме просто все время хочется плюнуть, но на кого-то нельзя, на того, кого хочется опасно, а на землю можно, она все стерпит.

Удивительное явление заметил Изотов, проходя мимо Белорусского вокзала. Все шли к вокзалу с батонами белого хлеба. Но он не смог сосредоточиться на хлебе насущном, просто отметил про себя, что площадь перед вокзалом грязная и заплеванная гораздо сильнее, чем в его время.

С такими мыслями и с выдающейся скоростью философ подошел к началу улицы Горького (ныне Тверская) и вот Кремль стоял прямо перед ним. Часы можно было сверить по Спасской башне. Изотов пришел раньше времени.

Площадка перед старым зданием университета была местом встреч студентов. Конечно, в 77 году при Брежневе до свободной любви было еще далеко, но целующиеся парочки никого не удивляли.

Картиной того же места при Сталине Изотов был поражен. Перед памятником Ломоносову открывалась заплеванное пространство, на котором никто не стоял. Все студенты сплюнув, пробегали мимо. Даже если кто-то встретился, то уходил дальше, никто не стоял и просто не болтал. У Изотова тоже не было желания стоять посредине этой грязи, и он несколько раз прошелся по Моховой вдоль ограды университета.

Тут же он обнаружил и причину странного поведения студентов. Вокруг памятника маячили стукачи НКВД, про которых все знали, но те делали вид, что осуществляют скрытое наблюдение. Студенты, пробегая мимо, плевали в их сторону. Поскольку они были как бы тайные агенты, то не могли ответить.

Долго наблюдать этот цирк не пришлось. Появилась Люба.

– Здравствуйте, Люба! – у Изотова был целый план выяснения обстановки и в стране и в университете.

– Здравствуйте, Александр Федорович, – певуче ответила Люба.

– Первым делом – что там с Шварцманом?

– Замучил он меня. Пристает.

– Ничего, я приду и покажу ему антисемитизм.

Люба рассмеялась.

– Что смешного, – искренне удивился Изотов.

– Вы всегда так шутите смешно. Он же председатель общества евреев-антисемитов.

Изотов теперь сам рассмеялся и решил, что пора начать главное.

– Люба, я вам сейчас буду задавать вопросы. Очень странные. Поэтому у меня к вам две просьбы: не удивляйтесь и честно отвечайте, поверьте это важно. И, во-вторых, никому-никому ни слова.

– Конечно, Александр Федорович.

Изотов приступил к своему плану выяснения обстановки в стране. Можно было, конечно, спросить, за что и когда расстреляли Хрущева, но это ничего бы не дало. Это все равно, что спросить аспирантку из 77 брежневского года, за что расстреляли Бухарина. Она бы честно ответила бы, что он был врагом народа и за это его расстреляли в 1938 году. На самом деле его расстреляли за то, что он был конкурентом Сталина и тот, кто писал на него донос, скорее всего и встал на освободившееся место.

Поэтому узнавать надо служебный рост, карьерную историю. Изотов подготовился задать первый вопрос, но вдруг уставился на руку Любы. На пальце было обручальное кольцо. Толстое, широкое из желтого золота. Как тогда было модно. И одевали такое кольцо не при помолвке, а в ЗАГСе после оформления брака.

Изотов забыл свои хитроумные политические вопросы и спросил:

– Люба, вы замужем?

– Вы же знаете, Александр Федорович! О таких вещах не шутят! – тем же нежным и певучем голосом ответила Люба, но в голосе чувствовалась настоящая обида.

У Изотова из головы пропали все умные вопросы. Сразу стало на все наплевать.

Спросить, кто муж Любы, ничего глупее не придумаешь. Тем более – какая разница?

– Александр Федорович, я вам зарплату принесла, как всегда за вас расписалась, – Люба протянула Изотову конверт.

– Спасибо, Люба, я пойду, – не зная, что говорить дальше сказал Изотов.

– Вы завтра будете?

– Нет, Люба, я заболел.

– Вызовите врача.

– Да, Люба.

– Я пойду?

– Да, Люба.

Люба развернулась и ее красивые ножки потопали к университету, а Изотов остался стоять как... трудно найти слова как кто. Как памятник Ломоносову. Ему было наплевать на себя, на страну попавшую переделку, на друга по несчастию Боркова, который мается в психушке, на все. Одна только мысль крутилась в голове: Люба вышла замуж. Логическим умом он понимал, что девушки должны выходить за муж. Что он, Изотов тут не причем, и у него своя жена и нельзя жениться на всех сразу, будь ты хоть шах иранский. Умом он все это понимал. Понимал так же и то, что с Любой у него ничего не было. Хотя не было в той жизни, а в этой он и сам не знает, было или не было? А если и что-то было, он-то об этом не знал. Не знал, целовал ли он ее нежное белое тело или купался ли когда-нибудь в ее роскошных волосах. Терял ли голову, махнув рукой на всё, или оставался всегда сухарем – профессором сталинской философии?

Стоять, как пень, на проходе к университету долго было нельзя. Изотов повернулся и пошел в метро. То, что на центральных станциях метро дежурили переодетые сотрудники НКВД, он прекрасно знал. Ему было все равно. Он купил билет, как раньше, когда он первый раз попал в Москву. Вместо турникетов были живые женщины в форме, которые рвали эти несчастные билетики по шесть часов за смену. Изотову все это не показалось интересным. В голове была все та же мысль: Люба вышла замуж.