«Утро в сосновом лесу» Ивана Шишкина

«Утро в сосновом лесу» Ивана Шишкина – самая загадочная картина во всём отечественном искусстве. Это наш русский «Твин Пикс» – здесь всё в действительности совсем не то, чем кажется

За прошедшее столетие «Утро в сосновом лесу», которую молва, презрев законы арифметики, перекрестила в «Три медведя», стала самой растиражированной картиной в России: шишкинские мишки смотрят на нас с конфетных фантиков, поздравительных открыток, настенных гобеленов и календарей; даже из всех наборов для вышивания крестиком, которые продаются в магазинах «Всё для рукоделия», наибольшей популярностью пользуются именно эти медведи.

Кстати, при чём здесь вообще утро?!

Известно ведь, что изначально эта картина называлась «Медвежье семейство в лесу». И было у неё два автора – Иван Шишкин и Константин Савицкий: Шишкин написал лес, а вот кисти последнего принадлежали сами медведи. Но Павел Третьяков, купивший это полотно, приказал переименовать картину и во всех каталогах оставить только одного художника – Ивана Шишкина.

– Почему? – с таким вопросом Третьякова одолевали многие годы.

Лишь однажды Третьяков объяснил мотивы своего поступка.

– В картине, – ответил меценат, – всё, начиная от замысла и кончая исполнением, говорит о манере живописи, о творческом методе, свойственных именно Шишкину.

И.И. Шишкин. Утро в сосновом бору.

* * *

«Медведь» – таково было прозвище самого Ивана Шишкина в юности.

Огромного роста, угрюмый и молчаливый, Шишкин всегда старался держаться в стороне от шумных компаний и забав, предпочитая гулять где-нибудь в лесу в полном одиночестве.

Он и появился на свет в январе 1832 года в самом медвежьем углу империи – в городе Елабуга тогдашней Вятской губернии, в семье купца первой гильдии Ивана Васильевича Шишкина, местного романтика и чудака, увлекавшегося не столько хлебной торговлей, сколько археологическим изысканиями и общественной деятельностью.

Может быть, именно поэтому Иван Васильевич и не стал бранить сына, когда тот после четырех лет обучения в Казанской гимназии бросил учиться с твёрдым намерением более не возвращаться к учёбе. «Ну, бросил и бросил, – пожал плечами Шишкин-старший, – не всем же чиновничьи карьеры строить».

Но Иван не интересовался ничем, кроме походов по лесам. Всякий раз он до рассвета сбегал из дома, возвращался же затемно. Отужинав, молча запирался в своей комнате. Не испытывал он интереса ни к женскому обществу, ни к компании сверстников, которым он казался лесным дикарём.

Родители пробовали было пристроить сына в семейный бизнес, но и к торговле Иван не высказал никакого интереса. Более того, все купцы обманывали и обсчитывали его. «Наш арифметчик-грамматчик идиотичен в вопросах коммерции», – жаловалась его мать в письме к старшему сыну Николаю.

Но тут в 1851 году в тихой Елабуге появились московские художники, вызванные расписывать иконостас в соборной церкви. С одним из них – Иваном Осокиным – Иван вскоре познакомился. Именно Осокин и заметил тягу молодого человека к рисованию. Он принял молодого Шишкина подмастерьем в артель, научив готовить и размешивать краски, а позже посоветовал ехать в Москву и учиться в Училище живописи и ваяния при Московском художественном обществе.

И.И. Шишкин. Автопортрет.

Родные, уже было махнувшие рукой на недоросля, даже воспряли духом, узнав о желании сына стать художником. Особенно отец, мечтавший прославить род Шишкиных в веках. Правда, он полагал, что самым известным Шишкиным станет он сам – как археолог-любитель, раскопавший древнее Чёртово городище под Елабугой. Поэтому отец выделил деньги на обучение, и в 1852 году 20-летний Иван Шишкин отправился покорять Москву.

Именно меткие на язык товарищи по Училищу живописи и ваяния и прозвали его Медведем.

Как вспоминал его однокашник Пётр Крымов, с которым Шишкин вместе снимал комнату в особняке в Харитоньевском переулке, «наш Медведь уже все Сокольники облазил и все поляны нарисовал».

Впрочем, ходил он на этюды и в Останкино, и в Свиблово, и даже в Троице-Сергиеву лавру – работал Шишкин словно без устали. Многие диву давались: за день он нарабатывал столько этюдов, сколько иные за неделю едва могли сделать.

В 1855 году, с блеском окончив Училище живописи, Шишкин решил поступать и в Императорскую Академию художеств в Санкт-Петербурге. И хотя, согласно тогдашней табели о рангах, выпускники Московского училища фактически имели тот же статус, что и выпускники Петербургской Академии художеств, Шишкину просто страстно хотелось учиться писать у лучших европейских мастеров живописи.

* * *

Жизнь в шумной столице империи ничуть не изменила нелюдимого характера Шишкина. Как писал он в письмах родителям, если бы не возможность учиться живописи у лучших мастеров, он бы давно уже вернулся домой, в родные леса.

«Надоел Петербург, – писал он родителям зимой 1858 года. – Были мы сегодня на Адмиралтейской площади, где, как вы знаете, цвет петербургской масленицы. Такая всё дрянь, чушь, пошлость, и на эту-то пошлую катавасию стекается пешком и в экипажах почтеннейшая публика, так называемая высшая, чтоб убить часть своего скучного и праздного времени и тут же поглазеть, как веселится публика низшая. А нам, людям, составляющим публику среднюю, право, не хочется смотреть…»

А вот ещё одно письмо, написанное уже весной: «Явился этот неумолкаемый гром экипажей по булыжной мостовой, зимой хоть не беспокоит. Вот настанет первый день праздника, явится бесчисленное множество на улицах всего Петербурга, треуголки, каски, кокарды и тому подобная дрянь делать визиты. Странное дело, в Петербурге вы ежеминутно встречаете или пузатого генерала, или жердину офицера, или крючком согнутого чиновника – эти личности просто бесчисленны, можно подумать, что весь Петербург полон только ими, этими животными…»

Единственное утешение, которое он находит в столице, – это церковь. Парадоксально, но именно в шумном Петербурге, где многие люди в те годы теряли не только веру, но и сам человеческий облик, Шишкин как раз обрёл свой путь к Богу.