Задание 52

ПОРТРЕТНЫЙ ОЧЕРК

Ребята, обратите внимание на следующие тезисы:

-В словосочетании слово «портретный» имеет совершенно особый смысл. Скорее всего, здесь ключевое слово — «очерк».

- Очерк - это жанр публицистики, обращённый к личности человека, рассказывающий о деятельности человека, его жизни и взглядах.

- Похож портретный очерк на биографию? А чем отличается?

- Да, очерк и биография близки, это ведь жизнеописание человека. Но важное отличие в том, что в очерке есть автор, который выражает своё отношение к тому, о ком рассказывает.

- В биографии главное — что и когда совершил человек.

- В портретном очерке есть описание внешности, а в биографии этот элемент необязателен.

- В биографии нет характеристики человека другими лицами, которые его знали, вместе с ним работали.

- Иногда о самом человеке многое расскажет его собственная речь, какие-нибудь яркие высказывания.

- Очерк по сути похож на рассказ. В очерке соединены известные нам типы речи: повествование о жизни человека, описание его внешности, рассуждение о принципах и позиции того, кто занимается какой-либо профессиональной деятельностью.

Вам для ознакомления примеры портретных очерков.

ОТЕЦ

Его имя — Григорий Александрович Гуковский. Он был известный учёный, на его лекции сбегались толпы. Но я пишу не об учёном, которого лучше, чем я, знают друзья и ученики, я пишу о своем отце и о той культуре отцовства, которой он обладал.

Такова была наша семейная традиция: воспитанием детей руководил мужчина. Правильно это или нет — не знаю. Но так сложилось. И для меня главным лицом всегда был отец.

Сколько себя помню, отец всегда работал. Зимой, когда я вставала впотьмах, у него давно горел свет — он сидел за столом. Или его уже не было: ушёл в университет читать лекции. Я завтракала сама и шла в школу с сознанием, что тоже иду на работу.

Постепенно я стала понимать, что он пишет с раннего утра за своим письменным столом. Про «Недоросль», про Крылова и Державина. О литературе XVIII века. Вот почему на его полках столько старых книг, которые мне разрешается трогать с непременным условием ставить на то же место.

Книги свои он любил самозабвенно. Я имела право их читать, но ни я, ни мать не допускались к священнодействию: отец всегда сам чистил книги. Два раза в год он с утра влезал на лестницу с влажной тряпкой и бережно протирал каждую книжечку.

Мы жили в деревянном доме. В комнатах печи были старинные, изразцовые: у меня голубая, у него — зелёная. Отец топил эти печи, сам чистил дымоходы. Когда я лезла за ним в трубу, он не отгонял, только просил переодеться. Он всё умел. Когда мой сын впервые влез на лестницу и сменил перегоревшую пробку, я почувствовала себя счастливой. До сих пор мужчина, не умеющий своими руками выполнить любую работу по дому, вызывает у меня брезгливое недоумение.

Отец чтил понятие дома, семьи. Семья — это был праздник. Дом вела, конечно, мать. Отец любил всё, что делала мать, и радостно подчинялся ей.

Я любила его без памяти — как отца. Но, кроме того, он был для меня идеалом мужчины. Знаю: он был некрасив, но понимаю женщин, которые до сих пор утверждают, будто он был красивый: это ученицы, те, кто видел его в работе. Он научил меня чувствовать себя женщиной: подвигал стул, всегда пропускал в дверь впереди себя; не помню ни разу, чтобы я, вернувшись из отъезда, не нашла у себя в комнате цветов.

Не было темы, которой бы он избегал в разговорах со мной. Раз или два в месяц он проводил со мной целый вечер — читал вслух. До сих пор я слышу его голос, когда перечитываю «Полтаву», «Медного всадника», «Горе от ума». — да, наверно, почти всю русскую классику. Он вообще меня не воспитывал. Не помню ни одного нравоучения, выговора, никаких нотаций. Он сердился на меня, как сердятся на равного человека. И он не прятал от меня своей жизни — наоборот, вводил, втягивал в неё, заражал меня своей жизнью. В детстве я была этим счастлива.

Отец был самый сильный, самый умный, самый мужественный из всех мужчин. Теперь, прочитав его письма друзьям, я знаю, как нелегко, иногда страшно и одиноко ему бывало, как он хватался за любую работу, чтобы мы не испытывали лишений. Тогда я этого не видела. Он был центром мира, вокруг него кипели люди, всем было с ним интересно, всем он был нужен, всем помогал.

(По Н.Г. Долининой.)

ДОМ НА СОРОТИ

Он встаёт на заре. Затапливает печь. Утро окрашивает малиновым цветом верхушки оконных стёкол. Дом, крайний на усадьбе, начинает струить лёгкий дымок. Из окна видны закованные в серебро дубы и липы, занесённая снегами Сороть, зелёно-чёрный бор вдали.

А на дворе собираются пичуги. И ждут, когда человек откроет форточку и высыплет на крышу пристройки, что расположена под окном, ежедневный привычный «паёк», так необходимый им, не улетающим на зиму из северных краёв. Воробьи и синицы, снегири и галки — сколько их перебывало здесь в этот ранний час. Случается, хозяин дома Семён Степанович Гейченко, заработавшись допоздна, разрешает себе подняться на часок позже. Однако не тут-то было! Вежливо, но настойчиво в окошко постучат: тук-тук-тук. «Ты что, забыл? Вставай!»

— Иду, иду, — и открывается форточка.

Весной и летом, с утра до ночи в борах, рощах, в синеве небес и над полями, сплетаясь с шумом листвы и журчанием ручьёв, льется разноголосый ликующий гимн жизни.

Пушкин, открывший для себя здесь русскую природу, заслушавшись, забывал свои невзгоды. И тогда.

В гармонии соперник мой Был шум лесов, иль вихорь буйный. Иль иволги напев живой.

.Шестого июня 1941 года Семён Степанович Гейченко, музейный работник Ленинграда, с мандатом уполномоченного Академии наук по организации пушкинского праздника, верховодил на Михайловской поляне. И может быть, тогда эти места, хранящие незримое присутствие поэта, запали в сердце Гейченко.

Ещё гремела война, когда он, худой и бледный, после тяжёлого ранения, в кителе без погон, с пустым рукавом, вернулся сюда навсегда.

Заповедника не было. Фашисты, отступая, сожгли дом поэта. В окрестных рощах повсюду мины и колючая проволока. Под трёхсотлетним дубом, патриархом здешних лесов, был оборудован дот. Лишь благодаря стремительному натиску наших войск фашисты не успели разрушить Святогорский монастырь, у белых стен которого покоится прах поэта.

Всё тогда было в развалинах. Люди жили в землянках. Но в начале июня 1945 года на Михайловской поляне собрался народ. Высокий, стремительный в движениях человек, только что назначенный директором заповедника, читал Пушкина.

Залечивал раны музей-заповедник. В лесах, рощах опять наметились тропки, протоптанные людьми, приходящими к Пушкину. Директор и главный хранитель Пушкиногорья из землянки перешёл в дом на краю усадьбы. Он тоже восстановлен, как дом Пушкина, домик няни и всё вокруг. Открылось Тригорское, где у Пушкина было столько счастливых минут. Открылось Петровское, вотчина предков поэта. Поднял этажи районный центр Пушкинские Горы и превратился в современный уютный городок.

И уже много раз предлагали Семену Степановичу переехать в благоустроенную квартиру, где не надо колоть дрова и топить печь, где по утрам комнаты не выстывают, как у него в старом доме, где не надо ходить по воду. А он и слышать об этом не хочет. Удобства, конечно, вещь хорошая, но будет ли у него то, что ему послано судьбой?

Вечером, когда усадьбу покидают последние экскурсионные группы, в Михайловском становится необычайно тихо. Закончен трудовой день, полный забот и дел, связанных с большим хозяйством. Директор заповедника вновь садится у окна с видом на Сороть. На столе — очередная рукопись, письма, книги. И может быть, в этот час незримо и привычно входит сам Александр Сергеевич. Сбросив шубу, протягивает к пылающей печурке озябшие руки. И у них идёт беседа, начавшаяся ещё тогда, когда хранителю Пушкиногорья было чуть больше сорока.

Ираклий Андроников, хорошо знавший Семёна Степановича, подметил, что он живёт в каком-то удивительном духовном состоянии пушкинского времени. Для него наш великий поэт — современник. Кажется, он знает о нём всё, точно прожил с ним рядом целую жизнь. Он дышит воздухом, которым дышал Пушкин, слышит птиц, певших ему, видит ту же Сороть, те же неоглядные дали, пьёт воду из того же колодца, живёт и работает бок о бок с потомками тех, кто жил рядом с Пушкиным, пел ему песни, рассказывал сказки, поверял свои беды и радости.

Всё это дало хранителю музея счастливую возможность представить с наибольшем полнотой и достоверностью михайловский период, сыгравший огромную роль в творчестве Пушкина, период, когда он из первого стихотворца своего времени вырос в величайшего национального поэта.

«Пушкин и Пушкиногорье живут в нашем сознании неотъемлемо, как родной дом, родная земля, родная история, — пишет С. С. Гейченко, предваряя одну из своих книг. — Всё пушкинское свято».

Во всём, что делается в заповедных местах, каждая деталь многократно выверена, каждый штрих не случаен. И потому усадьба и всё вокруг предстают такими, каким могли быть при Пушкине. А за всем этим стоял многолетний подвижнический труд главного хранителя музея — Семёна Степановича Гейченко.

(По В. Воробьёву.)